Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий

Он посмотрел на меня. Конечно, он был ниже ростом и плотнее, но в этот момент мне не казалось, что он смотрит снизу вверх. Я не встретился с его взглядом. Я рассеянно глядел на радиоприемник на столе.

— Не следует верить всему, что передают здесь по радио, — вежливо сказал он. — Мне кажется, что здесь, в Мишпори, вы будете нуждаться в помощи и совете.

— Похоже, здесь много людей, готовых помочь мне.

— По-вашему, десять человек более достойны доверия, чем один? Но простите, мне не следовало говорить по-кархидски.

Он перешел на орготский.

— Изгнанник не должен говорить на родном языке. В его устах этот язык горек. А орготский язык больше подходит для предателя: он похож на сладкий сироп. Господин Ай, вы оказали услугу мне и моему старому другу и кеммерингу Аше Форету, и его именем и своим собственным я прошу о позволении дать вам добрый совет.

Он помолчал. Я ничего не сказал.

Раньше я никогда не слышал о такой форме вежливости. И я понятия не имел, что она означает. Он продолжал:

— Здесь, в Мишпори, вы не то, чем были в Эрхенранге. Здесь вы лишь орудие фракционной борьбы. Советую вам быть осторожным и не позволять им использовать себя. Советую вам не доверять ни одной фракции. Они могут использовать вас лишь во зло.

Он замолчал, и я уже хотел было попросить его объясниться подробнее, но он сказал:

— Прощайте, господин Ай.

Он повернулся и вышел. Я стоял в ошеломлении. Этот человек подобен электрическому угрю — его не ухватишь и не поймешь, чем он тебя ударил.

Он окончательно испортил мне настроение. Я подошел к узкому окну и выглянул наружу. Снег немного поредел, и картина была прекрасна. Хлопья снега напоминали лепестки вишни, падающие под порывами ветра на моей родине — на Земле, на зеленой, теплой Земле, там, где весной деревья покрываются цветами. Я почувствовал тоску по родине. Два года я провел на этой планете, начинается третья зима — месяцы безжалостного мороза, снега, льда, ветра, холода снаружи и внутри, холода до костей и до мозга костей. И все это время я один, совершенно один, и не могу доверять ни единой душе. Бедный Дженри, может быть, мы поплачем? Я видел, как из дома вышел Эстравен — темная фигура на фоне белого снега, — осмотрелся, плотнее затянул пояс своего хеба — пальто у него не было — и пошел по улице, двигаясь грациозно и быстро, как будто он был единственным живым существом в Мишпори.

Я отвернулся от окна. В теплой комнате было душно и тесно: обогреватель, мягкие кресла, кровать со множеством теплых одеял, ковры, занавеси.

Надев зимнее пальто, я вышел погулять.

Настроение у меня было плохое, и окружающий мир казался ужасным.

В этот день я обедал с сотрапезниками Оболе, Еджеем и еще несколькими, с которыми познакомился накануне. Обычно обедают здесь стоя, чтобы не создавалось впечатления, что человек целый день проводит за столом. Однако в этом случае были приготовлены сиденья. Стол был разнообразным — восемнадцать или двадцать горячих и холодных блюд, в основном вареных яиц и хлебного яблока. Не начиная есть, чтобы не нарушать общепринятого табу на деловые разговоры за едой, но накладывая себе на тарелку жареные яйца, Оболе заметил:

— Вот тот человек по имени Мерсен — эрхенрангский шпион, а вот этот — Гуам — агент Сарфа.

Он говорил негромко и смеясь, будто подхватил мою удачную шутку.

Я понятия не имел, кто такой Сарф.

Когда все усаживались за стол, к хозяину Еджею подошел молодой человек и что-то сказал. Еджей громко произнес:

— Новости из Кархида. У короля Аргавена сегодня утром родился ребенок и через час умер.

Наступила пауза, потом все разом заговорили, а красивый человек, которого Оболе назвал Гуамом, поднял свою пивную кружку:

— Пусть все короли Кархида проживут так же долго! — воскликнул он.

Некоторые выпили вместе с ним, но большинство не стало этого делать.

— Во имя Меше, смеяться над смертью ребенка! — сказал толстый старик в пурпурном одеянии, сидевший рядом со мной.

Лицо его исказилось от отвращения.

Начался спор о том, кого из детей своих кеммерингов Аргавен назовет наследником — ему уже сорок лет, и, конечно, детей по плоти у него уже не будет — и как долго Тайб еще будет регентом.

Некоторые считали, что регентству приходит конец, а другие сомневались.

— А вы как думаете, господин Ай? — спросил человек по имени Мерсен, которого Оболе назвал кархидским шпионом. Вероятно, это был человек Тайба.

— Вы ведь только что из Эрхенранга. Говорят, что Аргавен, в сущности, отрекся от престола, передав сан своему двоюродному брату.

— Я слышал такие разговоры.

— Вы считаете, что для них есть основания?

— Не знаю, — ответил я.

Тут вмешался хозяин, заговорил о погоде. Гости принялись за еду.

После того, как слуги унесли тарелки и горы рыбьих костей, мы остались за длинным столом. Принесли маленькие чашки с огненной жидкостью. Меня начали расспрашивать.

С тех пор, как меня в Эрхенранге осматривали врачи и ученые, мне никто не задавал вопросов. Мало кто из кархидцев, даже рыбаки и фермеры, среди которых я провел первые месяцы, стремились удовлетворить свое любопытство, расспрашивая меня. Они избегали прямых вопросов. Даже специалисты ограничивались в своих вопросах чисто физиологическим аспектом, главным образом интересуясь действием желез внутренней секреции. В этом отношении я больше всего отличался от гетенианцев. Они никогда не спрашивали о том, как постоянная сексуальность нашей расы влияет на социальную организацию. Как мы справляемся с нашим постоянным кеммером. Они слушали, когда я рассказывал, но ни один из них не задавал общих вопросов, чтобы представить себе картину земного или экуменийского общества. Пожалуй, исключением был только Эстравен.

Здесь, по-видимому, люди были не так связаны соображениями гордости и престижа, и вопросы не оскорбляли ни спрашивающего, ни отвечающего. Однако скоро я заметил, что некоторые спрашивающие пытались поймать меня, доказать, что я обманщик. Это на минуту вывело меня из равновесия. Конечно, и в Кархиде я встречался с недоверием, но это никогда не делалось в открытую. Тайб пытался намекать на обман в день парада в Эрхенранге, но теперь я знаю, что это была часть игры, рассчитанной на свержение Эстравена. Я думаю, что на самом деле Тайб верил мне.

В конце концов, он видел мой корабль — маленькую посадочную капсулу, которая доставила меня на планету. Он читал доклады инженеров о корабле и ансибле. Никто из орготов не видел мой корабль, и их бы не очень убедило, даже если бы я показал им свой ансибл. Его настолько трудно совместить с реальностью, что скорее он покажется доказательством мошенничества.

Старый закон о культурном эмбарго не разрешал на этой стадии ввоз доступных для анализа и воспроизведения предметов культуры, и поэтому на Гетене со мной не было ничего, кроме корабля и ансибла.