Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий

Он долго лежал молча и смотрел на горящую печь Чейва, которую я включил и которая давала живительное тепло. Потом он посмотрел на меня.

— Вы разговаривали со мной сегодня утром, я знаю, но мозг мой еще болен. Где мы и как сюда попали?

Я снова все рассказал ему.

— Вы просто ушли со мной?

— Господин Ай, любой заключенный мог уйти оттуда. Если бы вы были не голодны, истощены, деморализованы и пропитаны наркотиками, если бы у вас была зимняя одежда, если бы у вас было куда идти… Вот что главное: куда идти? В город? Нет документов. В дикую местность? Нет убежища. Летом, я думаю, в Пулафенской ферме бывает больше охранников. Зимой же сама зима сторожит заключенных.

Он почти не слушал.

— Вы не смогли бы пронести меня и сотни футов, Эстравен, а бежать несколько миль во тьме, таща меня…

— Я был в доте.

Он колебался.

— Сознательно вызванном?

— Да.

— Вы жанндара?

— Я два года провел в крепости Ротерер. В земле Карм большинство населения жанндара.

— Я думал, что после доте, требующего крайнего напряжения сил, наступает упадок.

— Да. Мы называем его танген — черный сон. Он длится значительно дольше периода доте, и когда входишь в восстановительный период, очень опасно сопротивляться ему. Я проспал почти двое суток. Я и сейчас еще в периоде танген. Ходить я не могу, а из-за голода, который сопровождает период танген, я съел то, что рассчитывал растянуть на неделю.

— Хорошо, — торопливо сказал он. — Верю вам. Что еще я могу сделать, как только поверить вам? Вот я, вот вы; но я не понимаю, зачем вы все это проделали?

Тут я не выдержал и долго смотрел на ледоруб в руке, а не на него, чтобы не выдать свой гнев. К счастью, у меня не было сил для действий, и я сказал себе, что он — невежественный человек, чужеземец, больной и испуганный. Поэтому я овладел собою и наконец произнес:

— Я чувствую, что отчасти это моя вина, что вы оказались в Оргорейне и на Пулафенской ферме. Я стараюсь исправить свою вину.

— Вы не имеете никакого отношения к моему приезду в Оргорейн.

— Господин Ай, мы видим одни и те же события разными глазами. Я неверно считал, что смотрим мы одинаково. Позвольте мне вернуться к последней весне. Я начал подбадривать Аргавена, подталкивать его к принятию решения относительно вас примерно за полмесяца до церемонии ключевого камня. Аудиенция вам была назначена, и я считал, что нужно пройти через нее, хотя никаких конкретных результатов пока не ожидал. Я думал, что вы все это понимаете, и в том была моя ошибка. Я слишком многое считал само собой разумеющимся, я не хотел оскорблять вас советом. Я думал, что вы понимаете опасность неожиданного усиления власти Пеммера Харт рем ир Тайба в кноремми. Если у Тайба будут причины опасаться вас, он обвинит вас в измене, и Аргавен, который очень легко поддается приступам страха, вполне мог приказать убить вас. Я хотел, чтобы вы были в безопасности, пока у власти находится Тайб. Так случилось, что мы с вами попали в немилость одновременно. Я ожидал этого, но не думал, что это произойдет в ту ночь, когда мы с вами разговаривали в последний раз. Но ни один из премьер-министров Аргавена не удерживается надолго. Получив указ об изгнании, я уже не мог общаться с вами, не подвергая вас опасности. Я бежал сюда, в Оргорейн. Я убеждал тех из Тридцати Трех, кому верил больше, чем остальным, пригласить вас в Оргорейн. Вы не попали бы сюда без их содействия. Они увидели — я помог им увидеть — в вас путь к власти, выход из усиливающегося соперничества с Кархидом, возврат к установлению открытой торговли, возможность вырваться из тисков Сарфа. Но они сверхосторожные люди, они боятся действовать. Вместо того, чтобы публично объявить о вас, они вас спрятали и тем самым упустили возможность. А потом они продали вас Сарфу, чтобы спасти собственные шкуры. Я слишком многого ожидал от них, и поэтому вся вина на мне.

— Но зачем все эти интриги, заговоры и попытки захватить власть? Что вам до этого, Эстравен, чего вы хотите?

— Я хочу того же, что и вы: союза вашего мира с нашим. А вы что думали?

Мы смотрели друг на друга поверх горящей печки, как два деревянных идола.

— Вы хотите сказать, что даже если бы Оргорейн вступил в союз…

— Даже если бы это был Оргорейн. Кархид вскоре бы последовал за ним. Вы думаете, я играл в шифгретор, рискуя всем? Какая мне разница, какая страна первая вступит в союз?

— Но разве я могу вам поверить! — взорвался Ай.

Телесная слабость приводит к тому, что его слова звучали обиженно.

— Если это правда, вы должны были раньше объяснить мне все и избавить от поездки в Пулафен. Ваши попытки направить мое поведение…

— Не удались и принесли вам боль, позор и опасность. Но если бы вы попытались бороться с Тайбом, вы были бы не здесь, а в могиле в Эрхенранге. Но и в Кархиде, и в Оргорейне есть люди, которые прислушиваются ко мне. Они поверили вам и еще могут принести вам пользу. Самая большая ошибка моя в том, что я не поговорил с вами откровенно и совершенно ясно. Я не привык так делать, у нас не принято давать или принимать советы. Это считается оскорбительным.

— Я не хочу быть несправедливым, Эстравен…

— Однако вы несправедливы. Странно. Я единственный человек на Гетене, который целиком поверил вам, и мне, единственному на Гетене, вы отказались доверять.

Он опустил голову на руки и после некоторого молчания сказал:

— Мне жаль, Эстравен.

Это было одновременно и извинение, и признание.

— Дело в том, — сказал я, — что вы просто не могли поверить в то, что я верю вам.

Я встал, потому что у меня затекли ноги, и почувствовал, что дрожу от гнева и слабости.

— Научите меня вашей мозговой речи, — сказал я, стараясь говорить мягче и без злобы, — вашему языку, который не лжет. Научите, а потом спрашивайте, зачем я это сделал.

— С удовольствием сделаю это, Эстравен.

Я проснулся. До сих пор необычно просыпаться в тусклом коконе тепла и слышать, как разум говорит мне, что это палатка и что я лежу в ней живой, что я больше не на Пулафенской ферме. Сидя, я зевнул и принялся расчесывать пальцами спутанные волосы. Я посмотрел на Эстравена, шумно спавшего в нескольких футах от меня. Он не укрылся, ему было жарко.

Смуглое лицо, повернутое к свету, было открыто для меня.

Во сне Эстравен выглядел немного глуповато, как и все во сне: круглое лицо, расслабленное, ненапряженное, круглые капельки пота над верхней губой и над густыми бровями. Я вспомнил, как он стоял, потел в своей роскошной одежде на параде в Эрхенранге. Сейчас я впервые увидел его в холодном свете таким, каков он есть: беззащитным, полуобнаженным.

Он проснулся поздно и с трудом. Зевая, он оделся, высунул голову наружу, чтобы посмотреть, какая погода, и спросил меня, хочу ли я чашку орша. Когда он увидел, что я согрел воду на печи, он принял чашку, неловко поблагодарил и выпил.