Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий

Он сказал рядом со мной:

— Дайте мне руку. Вот палатка.

Я больше никогда не вспоминал об этом приступе паники.

Метель продолжалась два дня. Потрачено было пять дней, а сколько их еще предстоит! Аннер и Ниммер — месяцы сильных бурь.

— Продуктов совсем мало, — сказал я однажды вечером.

Я отмерил порцию гичи-мичи, чтобы смешать ее с кипятком.

Он посмотрел на меня. Его широкое лицо казалось осунувшимся, глаза глубоко запали, губы потрескались. Бог знает на кого был похож я, если так выглядел он, но он лишь улыбнулся.

— Если повезет, доберемся.

То же самое он говорил и вначале.

Я, со всеми своими бедами, со всей отчаянной решимостью поставить все в последней игре, в тот миг не поверил ему. Даже теперь, когда мы так столько перенесли.

Впрочем, Лед не знал, сколько мы уже испытали. Какое ему до этого дело!

— Часто ли вам везло, Терем? — спросил я наконец.

На это он не улыбнулся, только помолчал и ответил:

— С самого начала я думаю об этом.

С самого начала! За этими словами стояли юг, мир безо льда, земля, люди, дороги, города — все то, что здесь трудно было представить себе реально существующим.

— Вы знаете, покидая Мишпори я отправил королю сообщение, касающееся вас. Я сообщил ему то, что рассказал мне Шусгис: что вас отправили на Пулафенскую ферму. У меня тогда не было ясных намерений, я действовал импульсивно. С тех пор я обдумывал этот мой импульс. Может случиться вот что. Король увидит возможность сыграть в шифгретор. Тайб будет возражать против этого, но к этому времени король начнет уставать от Тайба и не обратит на его совет внимания. Он будет оскорблен. «Где посланник, гость Кархида?» Из Мишпори придет лживый ответ: «Он умер осенью от лихорадки хоры, мы весьма сожалеем». — «Тогда почему же наш посол информирует, что он сослан на Пулафенскую ферму?» — «Его там нет, можете проверить сами». — «Нет, конечно, мы верим слову сотрапезников Оргорейна». И вот спустя несколько недель после этого обмена нотами посланник появляется в Северном Кархиде, сбежав с Пулафенской фермы. Ужас в Мишпори, негодования Эрхенранга. Сотрапезники потеряли лицо, их уличили во лжи. Для короля Аргавена вы станете сокровищем, Дженри, дороже брата по очагу. На некоторое время. При первой же возможности вы должны будете вызвать звездный корабль. Призовите своих людей и завершите миссию раньше, чем Аргавен увидит в вас возможного врага, прежде чем Тайб или какой-нибудь другой советник снова напугает его, играя на его безумии. Если он заключит с вами договор, то выполнит его. Нарушить договор — значит нарушить свой шифгретор. Короли династии Харт держат свои обещания. Но вы должны будете действовать быстрее, прежде всего, как можно быстрее посадить корабль.

— Я так и поступлю, если получу хоть малейшее доказательство, что его появление приветствуется.

— Нет. Простите за совет, но вы не должны ждать доказательства. Я знаю, что ваше заявление будут приветствовать. Как и появление корабля. За последние полгода Кархид испытал сильное унижение. Вы дадите Аргавену возможность отыграться. Думаю, он воспользуется этой возможностью.

— Хорошо. А вы тем временем…

— Я Эстравен-предатель. Я не должен иметь с вами ничего общего.

— Вначале.

— Вначале, — согласился он.

— Вы сможете спрятаться, если будет опасно?

— О, конечно.

Ужин был готов, и мы начали есть. Еда была таким важным и всепоглощающим занятием, что мы никогда не разговаривали за едой. Табу действовало в своей полной, вероятно, первоначальной форме. Пока не съедена последняя крошка, не произносилось ни слова. Когда мы поели, Эстравен сказал:

— Надеюсь, я все рассчитал верно. Вы должны… Простите меня…

— Вы даете мне прямой совет?

Наконец я начал кое-что понимать.

— Конечно, я так и сделаю, Терем. Неужели вы сомневаетесь? И вы знаете, у меня нет шифгретора.

Это позабавило его, но он продолжал размышлять.

— Почему вы пришли один, почему вас послали одного к нам? — сказал он наконец. — Все теперь зависит от появления корабля. Почему вы сделали вступление таким трудным для нас и для себя?

— Таков экуменийский обычай, и у него есть основания. Хотя теперь я сомневаюсь, правильно ли я их понимал. Я думал, что ради вас я прихожу один, такой одинокий и такой уязвимый, что сам по себе не могу представлять угрозу, нарушить равновесие, это не вторжение, а всего лишь послание. Но в этом заключается и нечто большее. Один я не могу изменить ваш мир, но сам могу измениться. Я должен не только говорить, но и слушать. Отношения, которые я устанавливаю, относятся не только к политике. Они индивидуальны и личностны, а это и больше, и меньше, чем политика. Не «мы» и «они», не «я» и «он», нет — «я» и «ты». Отношения не политические, не прагматические, а мистические. В определенном смысле и сам Экумен — не политическая, а мистическая организация. Он считает начала чрезвычайно важными. Начала и средства. Его доктрина резко противостоит утверждению, что цель оправдывает средства. Он действует необычными путями, которые могут показаться и странными, и рискованными. Так действует эволюция, и Экумен в некотором смысле — ее модель. Послан ли я один из-за вас или из-за себя? Не знаю. Да, это делает вступление более трудным. Могу спросить вас, почему вы не изобрели самолет? Один маленький украденный аэроплан избавил бы нас с вами от всех затруднений.

— Нормальному человеку не может и в голову прийти мысль о полете, — строго сказал Эстравен.

Это был честный ответ, в мире, где нет крылатых животных и где сами ангелы йомештской иерархии не летят с неба, а падают, как снежинки, как семена, переносимые ветром.

В середине Ниммера после многих холодных ветреных дней мы вступили, в район спокойной погоды. Бури остались далеко на юге, и мы находились в районе, где лишь небо было постоянно затянуто облаками.

Вначале облачный слой был тонким, так что рассеянный солнечный свет отражался от облаков и снега, сверху и снизу. Наутро облака сгустились, яркость исчезла, не оставив ничего. Мы ступили из палатки в ничто. Сани и палатка были на месте.

Рядом со мной стоял Эстравен, но ни он, ни я не отбрасывали тени. Повсюду был тусклый свет. Когда мы двинулись по скрипучему снегу, за нами не оставалось следов. Ни солнца, ни неба, ни горизонта, ни мира.

Сёровато-белый свод. Мы в нем как будто висим. Иллюзия настолько полная, что я с трудом удерживаю равновесие. Мое внутреннее чувство привыкло получать сведения о моем положении. Теперь этих сведений не стало, я как будто ослеп. Грузить еще было несложно, но идти, когда глазу не на чем остановиться, когда вокруг ничего нет, крайне утомительно. Мы шли на лыжах, поверхность была ровная, наст крепкий, под нами пять-шесть тысяч футов льда. Казалось бы, можно идти быстро, но мы двигались очень медленно, чуть ли не на ощупь, и нам нужны были большие усилия, чтобы идти нормальным шагом. Любая, самая ничтожная неровность поверхности воспринималась как что-то невероятное, как какая-то лестница, продолжение которой мы не видим.