Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

— Может быть, они спариваются здесь, перед тем, как уйти в реку.

— Прекрасно. Очевидно, это так. Я видела, как они это делают. Проблема не в этом: почему тогда они — водяные змеи?

Он опять не понял.

— Смотрите: они вполне приспособлены к жизни под водой. У них есть жабры и легкие, они отлично плавают, у них есть плавники. Почему их развитие пришло к этому, если они рождаются на суше, спариваются на суше, рождают потомство на суше? С точки зрения эволюции все, что происходит после появления потомства, не имеет никакого значения, за исключением тех случаев, когда ты ухаживаешь за потомством, а водяные змеи этим не занимаются. Умение жить в воде не дает ничего для улучшения способности дожить до воспроизводства. Если бы в воде они сразу тонули, это не имело бы никакого значения, потому что воспроизводство завершилось.

— Да, — сказал Глашатай. — Теперь я понимаю.

— Правда, в воде есть какие-то маленькие прозрачные икринки. Я никогда не видела, как змеи их откладывают, но в реке и поблизости нет других животных, которые могли бы это делать, поэтому логично предположить, что это икринки водяных змей. Но эти икринки совершенно стерильны. Внутри есть запас питательных веществ и все что нужно, кроме эмбриона. Некоторые содержат гамету — половину набора генов, готовую для оплодотворения — но нет ни одной живой. И мы ни разу не видели их на суше. Сначала нет ничего, кроме грамы, и однажды утром трава кишит маленькими шейками. Похоже это на вопрос, который стоит изучать?

— Это похоже на спонтанную генерацию.

— Ну, я бы хотела собрать достаточно информации, чтобы рассмотреть и другие гипотезы, но мать мне не позволяет. Я спросила у нее об этом, и она взвалила на меня весь процесс проверки амаранта, чтобы у меня не было времени на то, чтобы возиться в реке. А вот еще вопрос: почему здесь так мало видов? На любой другой планете, даже на таких пустынных, как Тронхейм, есть тысячи различных видов, хотя бы в воде. Здесь их можно пересчитать по пальцам. Зингадоры — единственные птицы, которых мы видели. Только один-единственный вид мух. Кабры — единственные жвачные, которые едят траву капим. Кроме кабр, единственные крупные животные — свинки. Только один вид деревьев. Один вид степной травы — капим — и еще одно растение, тропесо, длинная лиана, из которой зингадоры вьют гнезда. И все. Зингадоры едят мух, и ничего больше. Мухи едят мох на берегу реки. И наши отбросы. Никто не ест птиц. Никто не ест кабру.

— Очень мало, — согласился Глашатай.

— Невероятно мало. Здесь можно найти десять тысяч совершенно незаполненных экологических ниш. Эволюция не могла оставить этот мир таким малонаселенным.

— Если не было какой-то катастрофы.

— Именно.

— Что-то уничтожило все виды, кроме горсточки тех, кто смог приспособиться.

— Да, — сказала Эла, — теперь вы видите? И у меня есть доказательства. У кабр есть одна особенность поведения. Когда к ним подходишь и они почуют твой запах, взрослые животные выстраиваются в круг вокруг молодняка, головой внутрь круга, чтобы отбиться от врага и защитить молодых. Но от кого их защищать? Свинки живут только в лесу — они никогда не охотятся в прерии. Те хищники, из-за которых у кабры появилось такое поведение, вымерли. И совсем недавно — сто тысяч лет назад, в крайнем случае миллион.

— Нет данных, свидетельствующих о падении метеоритов позднее, чем двадцать миллионов лет назад, — сказал Глашатай.

— Нет, от катастрофы такого рода погибли бы все крупные животные и растения, но остались бы мелкие. Или же погибла бы вся жизнь на суше, и осталась бы только морская. Но затронуты и суша, и море — все среды; в то же время выжили некоторые крупные виды. Нет, я думаю, что это была болезнь. Болезнь, которая поражала все виды, которая могла адаптироваться ко всему живому. Конечно, мы не обратили внимания на нее, потому что все выжившие виды приспособились к ней. Она стала частью их образа жизни. Мы заметили бы эту болезнь только в одном случае…

— Если бы заболели сами, — сказал Глашатай. — Десколада.

— Вы видите — все сходится на ней. Мои предки нашли способ защитить людей от нее путем сложных генетических манипуляций. Кабра, водяные змеи тоже приспособились, но без дополнений к диете. Я думаю, что все это связано. Аномальные способы размножения, бедная экосистема, все упирается в возбудителей десколады, но мать не позволяет мне исследовать их — что они представляют собой, как функционируют, как могут быть связаны…

— Со свинками.

— Конечно, но не только с ними, со всеми животными…

Казалось, Глашатай едва сдерживает возбуждение. Как будто она объяснила что-то трудное.

— В тот вечер, когда погиб Пипо, она закрыла доступ к своим текущим рабочим записям и к данным исследований по десколаде. То, что она показала Пипо, имело отношение к причине десколады и к свинкам.

— Она закрыла доступ тогда? — спросила Эла.

— Да, тогда.

— Тогда я права?

— Да, — сказал он. — Спасибо, ты помогла мне больше, чем ты думаешь.

— Значит, скоро вы сможете говорить о смерти отца?

Глашатай внимательно посмотрел на нее.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я Говорил о твоем отце. Ты хочешь, чтобы я Говорил о твоей матери.

— Она не мертва.

— Ты же знаешь, я не могу Говорить о Маркао, не объяснив, почему он женился на Новинье и почему они жили вместе столько лет.

— Это так. Я хочу открыть все секреты. Я хочу открыть все файлы. Я хочу, чтобы ничто не было спрятано.

— Ты не знаешь, о чем просишь, — сказал Глашатай. — Ты не представляешь, сколько это причинит боли, если все секреты станут известны.

— Взгляните на мою семью, Глашатай, — сказала она. — Как может правда причинить больше боли, чем уже причинили секреты?

Он улыбнулся ей — не веселой улыбкой, а нежной и сочувственной.

— Ты права, — сказал он, — совершенно права, но это непросто будет осознать, когда ты узнаешь всю историю.

— Я знаю всю историю, насколько это возможно.

— Все так считают, и все ошибаются.

— Когда вы будете Говорить?

— Как только смогу.

— Тогда почему не сейчас? Сегодня? Чего вы ждете?

— Я не могу сделать ничего, пока не поговорю со свинками.

— Вы не шутите? Никто не может разговаривать с ними, кроме ксенологов. Таково постановление Конгресса, и никто не может его нарушить.

— Да, — сказал Глашатай. — Поэтому это будет трудно.

— Не трудно, а невозможно!

— Может быть, — сказал он и встал, а за ним она. — Эла, ты очень помогла мне. Ты научила меня всему, чему я хотел от тебя научиться. Совсем как Ольгадо. Но ему не понравилось, как я использовал знания, полученные от него, и теперь он считает, что я его предал.

— Он еще ребенок, а мне уже восемнадцать лет.