Андрей Буторин - Червоточина

– Ага, – сказала Соня. – Нормалек. Спасибо.

– Тяжело вам с нами, дураками, – осклабился Нича. – Так сами виноваты. Вы, наверное, тоже не очень умный, да? Прогульщик и двоечник. Вот и получилось то, что имеем.

– Я его слепила из того-о-о, что бы-ы-ыло… – дурашливо пропела Соня.

– Довольно, – нахмурился и неестественно выпрямился Студент. – Наша дискуссия, изначально бессмысленная, зашла в тупик. Вы потеряли очень много времени. Осталось всего двенадцать минут до снятия защиты. Я надеюсь, вы и впрямь не представляете интереса для вируса. Как бы то ни было, мое вмешательство более недопустимо, так что рассчитывайте только на себя и антивирусные блоки. Если вам удастся в ближайшие два с половиной часа добраться до оставленного вами автомобиля и доехать на нем до вашего города, то вы вернетесь в свой мир. Только вы двое. Время пошло.

– Но поче… – начала было Соня и тут же замолчала. Вопросов задавать было некому, Студент исчез.

– Пошли, – потянул ее за рукав Нича. – Не стоит терять время. Его и впрямь мало.

– Ты что-нибудь понял? – спросила Соня, выходя следом за Ничей в прихожую.

– Ты о том, что наш мир реально не существует? – открывая входную дверь, буркнул Нича. – А ты не бери в голову. Нам-то какая разница, если мы и себя, и его ощущаем реально? И вообще этот Студент только языком молоть умеет. Ничо так, грамотно балаболит. Только хрен что поймешь. И это так, да не так, и вот это на самом деле не то, что кажется… Может, он и правда двоечник?

– А может, он и есть самый главный вирус?.. – Соня даже остановилась посреди лестницы.

– Может, – откликнулся уже с четвертого этажа Нича. – Ты не отставай давай. А то сейчас и другие вирусы подтянутся.

– Значит, Викторы – это вирусы? – сдвинула брови Соня и вновь зашагала вниз по ступенькам. – Что-то подобное я и начинала предполагать… Ой! А ведь он еще про антивирусные блоки сказал! Это Юрс с Марией Антоновной, да? А еще он мне сказал, что Юрс нам с тобой защитные блоки от этих гадких червей поставил… Правда же! Я еще подумала, что за блоки? Почему Юрс? А он – антивирус! Нормалек!..

Соню внезапно пробило на болтовню. Наверное, это было результатом нервного стресса, а может, невольного осознания того, что весь этот кошмар скоро кончится, и скоро, совсем скоро, через каких-то два часа, они окажутся дома.

Они уже вышли из подъезда и прыгали по «льдинам» по направлению к «нарисованному» лесу, а Соня все болтала и болтала, одновременно при этом как бы прислушиваясь к себе со стороны и поражаясь собственным поведением.

Зато Нича молчал. Он не произнес больше ни слова, только все время оглядывался на нее, словно она могла здесь заблудиться. Соне даже стало смешно, она не выдержала и прыснула.

– Что? – остановился Нича. Брови его как сошлись на переносице во время разговора со Студентом, так там и остались, словно приклеенные. От его хмурого взгляда Соне сразу расхотелось смеяться.

– Это ты чего? – спросила она. – Домой ведь идем. Или ты не рад?

– Рано радоваться. Вот придем, тогда и возрадуемся. Благодетелю нашему свечку пойдем поставим в церковь. Или сразу в планетарий?

– Ну что ты такое говоришь… – совсем расстроилась Соня. – Да у нас и планетария нету.

– Значит, построим. Во имя от…

– Не надо, Коля! – перебила его Соня. – Пожалуйста, не надо, а? Давай поговорим обо всем, когда вернемся?

– Давай, – легко согласился Нича и вновь зашагал по начинающей уже прорисовываться под ногами тропинке.

До самого шоссе они так и шли молча. Но как только среди поредевшей листвы мелькнул оранжевый бок маршрутки, Соня не выдержала и подпрыгнула.

– Ура-ура! Нормалек! Мы дотопали!

– Еще доехать надо, – отчего-то стал вовсе хмурым Нича. Ссутулившись, словно на плечи ему давил тяжелый груз, он подошел к водительской кабине и открыл дверь.

Сонино радостное настроение снова испортилось. Но говорить на эту тему она больше не стала и молча полезла в салон маршрутки. Однако Нича неожиданно сказал:

– Не туда. Сюда иди!

Соня пожала плечами, развернулась, спустилась на асфальт и открыла правую дверь кабины водителя.

– Нет, – покачал головой Нича, продолжая стоять возле водительской дверцы. – Сюда.

– Зачем? – насупилась Соня. – Ты плохо себя чувствуешь? Не можешь вести? Но ведь я не умею.

– Научишься. Это не сложно. Сейчас я тебе все покажу.

– Но почему? – Соня обежала маршрутку спереди и, взяв Ничу за плечи, повернула его лицом к себе. – Ты мне можешь объяснить, что случилось?

– Ничего не случилось. Просто ты едешь домой одна.

Соня уже предчувствовала, что услышит нечто подобное, но все равно вздрогнула.

– Нет, – сказала она севшим голосом. – Нет-нет!.. Ведь ты пошутил, да?

– Я говорю совершенно серьезно. – Нича наконец перестал сутулиться и отводить взгляд в сторону. Он посмотрел ей прямо в глаза, и от этого взгляда Соне стало и вовсе плохо. Она окончательно поняла, что Нича не шутит и что нет никакого смысла уговаривать его и спорить.

– Но почему? – почти совсем беззвучно прошептала она. – Ты все-таки не смог простить меня, да?..

– Глупышоныш… – невероятно нежно произнес Нича и провел по ее щеке ладонью. – Как я могу… как я мог… – Он внезапно побледнел, напрягся и выпалил: – Я ведь люблю тебя, разве ты не видишь?! – Затем он схватил ее лицо обеими ладонями и прижался губами к ее губам.

Соня судорожно, торопливо, ненасытно и жадно стала целовать его губы в ответ, а из глаз ее потекли слезы. Она плакала от непередаваемой смеси счастья и боли, безумной радости и невыносимой тоски, а в мозгу ее билась одна-единственная мысль: «Ну почему?! Почему так бывает? Почему когда все так хорошо – все так ужасно плохо? За что это мне?..»

Наверное, они простояли бы так, прижавшись друг к другу, все отведенное для спасения время, но рядом раздалось вдруг глухое покашливание.

Соня еще крепче вцепилась в Ничу, чувствуя, как нахлынувший ужас сковал ее мышцы и физически не дает повернуть голову. Она видела перед собой лишь глаза любимого. И в расширившихся зрачках его серых глаз, словно в крохотном зеркале, она увидела стоявшего позади нее, возле оранжевого бока микроавтобуса, мужчину в синем джинсовом костюме. Ей бросилась в глаза его прическа: очень длинные, темные с густой проседью волосы были забраны в хвост.

Принимая решение, Геннадий Николаевич почти не задумывался о своей судьбе. Если говорить честно, то судьба пяти сотен людей, изолированных на какой-то там виртуальной сфере, его тоже не сильно беспокоила. Нет, людей ему, конечно, было жалко, но жалость эта имела некий абстрактный, также будто бы виртуальный характер. Но там, на этой долбаной сфере, был сейчас его сын, жить которому оставалось менее трех суток. Если ничего не произойдет. А судя по тому, что ему рассказали, вряд ли что-то хорошее может произойти. Даже в случае его вмешательства – вряд ли. Но знать, что он имел шанс, пусть небольшой, совсем крохотный, и ничего не предпринять – это как же потом жить? И зачем? Как смотреть после этого в глаза Зоюшке? Кстати…