Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

— А то я всем растрепать должен.

— В чем дело? — жестковато вклинился Ксе.

— Антропогенное божество, — равнодушно объяснил Лья, игнорируя мрачное сопение Женя, — это воплощение некоего понятия высокой степени обобщенности. Для того, чтобы понятие обрело персонификацию, необходимы три условия. Во-первых, этому понятию нельзя дать однозначного определения, во-вторых, его нельзя связать со строго определенными причинами и-или следствиями, а в-третьих, оно должно очень долго и очень серьезно волновать человеческий ум. Есть еще какие-то хитрые закономерности, из-за которых персонификации большей частью мультиплицированы по национальному признаку, то ли из-за языка, то ли из-за специфики менталитета. Я, в общем, дальше вчитываться не стал. Это из учебника теологии.

— Ты это к чему? — спокойно сказал Ксе.

— Я щас тоже расскажу, как человек от обезьяны происходил, — пообещал Жень. — Сначала были рамапитеки, потом питекантропы, потом эти… неандертальцы. Ну и что, блин?

— А то, что понятие войны не сводится к боевым действиям. Если вдруг решат объявить войну с коррупцией, это тоже будет твоя сфера ответственности.

— Ну и что… блин, — раздраженно потребовал теперь уже Ксе.

— Пусть он скажет, — процедил Лья.

— Жень?

Тот резко выдохнул и сгорбился, уставившись на сплетенные в замок пальцы.

— Жень, — без нажима повторил Ксе.

— Ксе, — сказал тот несчастным голосом. — Ну… понимаешь, я, конечно, оружием любым владею, боевыми искусствами там… могу игрушечное оружие в настоящее превратить… много чего, короче, могу, особенно если служение принимаю… но это все фигня. Это не настоящее дело.

— А какое — настоящее? — Ксе чувствовал себя так, словно его накрыли периной — тяжело, душно и серо.

Жень облизнул пересохшие губы и тихо сказал:

— Даровать победу.

— Вне зависимости от исходной ситуации, — чеканно завершил Лья. — В разумных пределах, конечно. Ага! а вот и он.

Шаман вырулил к обочине и остановил машину. Ксе запоздало понял, где они: в нескольких шагах поднимались массивные, зеленые с оттенком бирюзы стены Белорусского вокзала. Милиции здесь действительно собралось много, с собаками и автоматами; Ксе пришло в голову, что, возможно, был звонок о готовящемся теракте, проверяют на взрывные устройства… Жень рядом с ним сжался в комок. Лья мог быть доволен, он все-таки выбил Ксе из равновесия. Шаман искренне не хотел думать о том, что кумирня бога войны пуста, что жрецам некому молиться о даровании победы, что силовым структурам приходится полагаться исключительно на физическое воздействие, и что кончиться это может очень плохо — но думал.

И еще думал о Жене, Матери Отваги, с болезненным недоумением пытаясь понять, кто и зачем принял то, жуткое решение, чего хотел этим добиться. Сказать Лье — и он бы, конечно, выяснил… но компетентный Лья был последним, к кому Ксе обратился бы с этим вопросом.

— Эй! — окликнул компетентный, — извините, что опоздали!

Ксе глянул в окно. К ним шел, ежась на холодном ветру, худой человек с совершенно белыми волосами. По серой куртке, которая сама по себе навевала мысли о Черкизовском рынке, змеились темно-алые узоры ручной вышивки.

Лья распахнул дверцу.

— Все в порядке, — сказал тот, садясь на переднее сиденье рядом со Льей. — Здравствуйте.

Голос был мелодичный и мягкий; новоприбывший повернулся на сиденье, и Ксе понял, что он вовсе не седой, а именно редчайшей масти платиновый блондин. Глаза в не по-мужски длинных, снежно-белых ресницах были ярко-голубыми — почти как у Женя.

Тут Ксе заметил, с каким видом таращится на беловолосого Жень, и встревожился: мальчишка точно пришельца увидел. Потом шаман сложил два и два и понял, что недалек от истины.

Лья усмехнулся.

— Простите, — сказал человек глуховато, — я не представился. Вообще-то я Ансэндар, но лучше просто Анса.

Выговор у него был неестественно правильный, точно у потомка белоэмигрантов, учившего язык у родителей. Сходство усиливала тонкая кость беловолосого и какая-то аристократическая сдержанность его движений и жестов. Лицо у Ансы было молодое, бледное и измученное; казалось, он знает за собой какую-то вину и все время ждет, что ему станут напоминать о ней.

Анса вежливо приподнял краешки губ.

— Извините, — сказал Ксе, не выдержав, — извините, но… вы — стфари?

В буфете было людно и шумно. Даниль за время аспирантуры успел забыть расписание и явился аккурат в обеденный перерыв. Поняв это, он оставил мысль перекусить в родном учебном заведении и собрался уже отправиться в нормальный ресторанчик, но приметил за увитой зеленью аркой матерщинника Гену. Тот в гордом одиночестве восседал за одним из преподавательских столов.

Настоящее имя у Гены было такое, что после смены родной языковой матрицы на русскую он и сам не мог его правильно выговорить. Руководитель практики работал в МГИТТ по контракту. Лаунхоффер сказал сущую правду насчет международных конференций: среди национальных школ медицины тонкого тела только немецкая и русская всерьез занимались теорией. По части практики Гена не уступал самому Ящеру, но хотел большего. Москва показалась ему ближе Берлина.

Даниль направился за арку. Во-первых, он просто хотел пообедать, а во-вторых, Гена был крупный специалист по Т-моделированию, то есть созданию искусственных тонких тел. Не то чтобы Сергиевского днем и ночью мучил вопрос об адском зверинце, но порасспросить кого-то вроде Гены он при случае намеревался. Аннаэр расспрашивать не хотелось — по многим причинам.

Гена дружелюбно вскинул ладонь.

— Я тут еще сижу, если что, — сказал он, жуя. — У меня следующая пара пустая.

— Да я девушек не приглашал, если что, — отшутился Даниль.

— А жаль!

Даниль ушел и вернулся с полным подносом.

— Ну, — панибратски изрек Гена, — рассказывай, йопт.

Сергиевского всегда занимало, разыгрывает Гена рубаху-парня или и в самом деле таков. Он даже для первокурсников был «Гена» и «матерщинник».

— Я документы относил, — ответил Даниль, принимаясь за салат. — И стипендию получал. А так я тут и не бываю почти, только разве у Лаунхоффера в лабе.

— Чего Ящер рассказывает? — непринужденно поинтересовался Гена.

Даниль не сразу понял, что услыхал кличку вместо имени, а поняв, несколько съежился.

— Ладно тебе, а то он не знает, как его называют! — захохотал Гена. — Его как-то на экзамене один страдалец Ящером Юрьевичем в глаза назвал. Оговорился со страху.

Даниль поперхнулся и вытаращился:

— Ящер съел его печень?

— Да ну! — Гена сверкнул зубами, и его подвижное лицо сложилось в знакомую надменно-насмешливую гримасу. — «И какой же я, — говорит, — по-вашему, ящер? Диплодок или велоцераптор?»