Дэвид Джерролд - Ярость мщения

Когда Джейсон велел раздеться донага, я выполнил и это. И узнал об истинном предназначении одежды. Когда он велел нам поменяться одеждой, я неделю носил одеяние Салли. И узнал, что именно мы прячем под ним. А когда Джейсон распорядился, чтобы мы спали друг с другом…

Джейсон говорил, что я боюсь позволить людям полюбить себя и потому держу их на расстоянии, демонстрируя свою враждебность, так что они просто не в состоянии увидеть, кто прячется внутри меня. А я жалел себя до слез, когда им все-таки удавалось это разглядеть. По словам Джейсона, я был жуликом, змеей подколодной, профессиональным вором — я обманывал окружающих, только бы не дать им обнаружить, насколько я прекрасен в действительности и сколько во мне кроется нерастраченной любви. Мне хотелось, чтобы это было правдой, и я следовал любым его инструкциям.

Мне казалось, что Иисус был таким. Настоящий Иисус — не тот, которого придумали позже. И если он действительно был таким, то понятно, почему вокруг него возникла целая религия.

Супружеских отношений здесь не существовало. Браки остались в старом мире.

— Эта разновидность образования пар, — объяснял Джейсон, — не удовлетворяет условиям игры, в которую мы здесь играем. Она работает против сплоченности Племени. Чтобы Племя оставалось единым целым, каждый должен быть привязан к каждому.

Прошло время, прежде чем я начал понимать, что он имеет в виду.

Жизнь в Племени была шансом вырваться из оков другого общественного соглашения под названием Соединенные Штаты Америки и проверить на себе совершенно иной договор. Так я получил возможность понять, какая часть моего сознания действительно была мною, а какая являлась, по сути, той культурой, которая впиталась в меня в процессе моего самовыражения. Ошеломляющее открытие.

И очень неприятное. Больно узнать, сколько из того, что я всегда считал своим «я», оказалось кем-то совсем мне незнакомым. Я никогда не обещал следовать всем тем убеждениям, которые неизвестно откуда появились в моей голове.

— Они могут быть тобой, — сказал Джейсон. — Если хочешь, присвой их. Только прежде подумай, какова цена. Прикинь, что ты заплатишь за привилегию обладать этими убеждениями. Насколько беднее станет твоя жизнь?

Ты и в самом деле жаждешь остаться американцем, Джим? Я так не думаю. Ты говоришь, что хочешь стать таким, каким, по-твоему, должен быть американец. Но каким именно — ты и сам не знаешь, не так ли? Что такое американец, Джим? Только не заводи старую пластинку — я ее слышал. Даже помогал писать. Послушай, если ты принимаешь это за чистую монету, ты обречен на неудачу. Ты несешь перед собой идеальный образ, как тот осел морковку перед своим носом. Ты сам держишь его вне досягаемости. Ты позволяешь себе то, чего тебе хочется, только в той степени, которая делает тебя несчастным. Мы оба знаем об этом. То, чего ты действительно хочешь, Джим, — больше, чем любая национальность. С этим ты связываешь целый набор понятий — таких, как Бог, братство, свобода, справедливость, мир, любовь, — но не знаешь, какое из них главное и как его достичь. Ты просто мечешься в надежде наткнуться на него. Единственное, что всегда может сделать любой из нас, — это найти место, где непременно отыщется главное. Но ты узнаешь его лишь при одном условии — если перестанешь примеривать к нему свои собственные представления о том, как оно должно выглядеть. Надо отбросить все известное, чтобы узнать то, чего ты еще не знаешь. Так что давай, Джим, ищи у нас полезное для себя. Джейсон был прав.

Здесь действительно что-то происходило. Еще никогда я не попадал в атмосферу такой всеобщей любви. Никогда не видел людей, до такой степени лишенных рассудительности. Во всем остальном мире человека только обругают, если он будет намеренно отличаться от окружающих. Здесь же мы аплодировали каждому проявлению индивидуальности.

Представьте себе это так: глупость постоянно меняет свое обличье.

А экспертов по ней нет.

Вы должны изобретать ее заново каждый день.

Это было потрясающее открытие.

Мне нравилось.

Я обнаружил…

Вы извлекаете человека из одной системы условностей и бросаете в другую, потом в следующую и так далее. Все это напоминает умывание Золушки. Условности теряют свою незыблемость, и вы начинаете все отчетливее и отчетливее видеть за ними человека. Почувствовав временную природу общественного договора между людьми, вы отныне вольны придумать новые условия своего собственного соглашения с ними — такие, при которых вам будет легче добиться желаемого.

Что касается меня, то я начал понимать, как попал в западню армейского менталитета.

Хотите новость с бородой? Разум — это компьютерная программа. Часть ее «зашита» в твердом диске — подкорке. Остальное самопрограммируется — начиная с того момента, как ваш папаша скатился с вашей мамочки и заснул. И никаких учебников. Ребенок вынужден все постигать сам.

А вы еще удивляетесь, почему мы все такие зае… ные.

Большинство даже не умеют толком общаться друг с другом. Вы слышите не то, что я говорю, а то, что я, как вам кажется, говорю. Я слышу, что, как мне кажется, говорите вы. А потом мы дубасим друг друга до смерти своим непониманием. И поскольку мы тратим титанические усилия, чтобы запрограммировать себя, то убеждены, что сами запрограммированы правильно, а все остальные — неправильно.

Неудивительно, что большая часть нашей жизни представляет собой один длинный спор.

Джейсон говорил: — То, чем мы здесь занимаемся, — настройка. Мы должны договориться о языке общения, должны научиться слышать то, что в действительности говорим. Мы должны прийти к соглашению по более важным вопросам. Каждый должен добровольно стать частицей целого.

Мы прогуливались по периметру лагеря. Джейсон предпринимал эти поучительные прогулки каждый день после обеда. Быть приглашенным в его спутники было большой честью. Сегодня он выбрал меня. Только сегодня это не являлось поощрением. По крайней мере, я так считал. Я совершил ужасный проступок.

Об этом знали все.

И теперь мне предстояло узнать, что бывает с человеком, совершившим ужасный проступок.

Позади задумчиво полз Орри, время от времени отставая, чтобы пожевать дерево или обнюхать куст. Джейсон часто оборачивался и одобрительно смотрел на червя, а иногда откровенно восхищался им. Вождь пребывал в прекрасном настроении, по временам распевая на весь лагерь.

Это усиливало мой стыд.

Я не стоил его внимания.

И в то же время злость не покидала меня. Он не имел права меня наказывать. Я не сделал ничего плохого.

— Джим. — Джейсон положил руку на мое плечо и повернул меня к себе. — Чего ты боишься?

— Ничего.

— В тебе снова проснулся солдат, Джим, я же чувствую. Будь со мной честным. Ты хочешь поговорить о вчерашнем?