Филип Дик - Человек из Высокого Замка

— Германия, — пробормотал Бэйнс, опять принимаясь массировать голову. Наверное, таблетка уже действует. Он ощущал сонливость.

— Как скандинав вы несомненно поддерживаете обширные связи с «Festung Europa». Например, вы прибыли сюда из Темпельхофа. Но возможно ли такое отношение? Вы-то соблюдаете нейтралитет? Нет ли у вас желания выразить свое мнение по этому вопросу?

— Мне непонятно, о каком отношении идет речь.

— Об отношении к старикам, больным, слабым, убогим, одним словом — беспомощным во всех отношениях людям. «Какова польза от новорождённого» — такой, если не ошибаюсь, вопрос задал один англосаксонский философ [14] Имеется в виду Дж. Свифт (Памфлет «Скромное предложение»). . Вопрос этот мне хорошо запомнился, и я много размышлял над ним. Говоря в целом — пользы-то никакой нет.

Бэйнс издал какой-то неопределенный звук, никак, однако, не соотносящийся с его мнением.

— Ни один человек, — продолжал Тагоми, — не должен выступать орудием удовлетворения потребностей другого, не так ли? — Он поклонился. — Прошу вас сообщить мне ваше независимое скандинавское мнение.

— Я, право, не знаю, — ответил Бэйнс.

— Во время войны я служил чиновником в Провинции Китай, в Шанхае. В еврейском гетто для интернированных императорскими властями обитатели содержались за счет иностранной помощи. Германский консул в Шанхае настаивал на ликвидации евреев. Я. помню ответ моего начальства: «Это противоречит принципам гуманизма». Требование отвергли как варварское. Это произвело на меня огромное впечатление,

— Понятно, — проговорил Бэйнс.

«Не хочет ли он меня спровоцировать?» — подумал он и насторожился.

— Евреев, — продолжал Тагоми, — гитлеровцы всегда представляли как азиатов и цветных. Выводы для японцев, уверяю вас, включая и членов военного правительства, — очевидные. Поэтому я никогда не беседовал на эту тему с гражданами Рейха.

Бэйнс прервал его.

— Но я ведь не немец, и от имени Германии говорить не могу. — Он встал и направился к дверям. — Завтра мы еще вернемся к нашей теме. Прошу прощения, но сейчас я не в состоянии сосредоточиться. — В действительности он мыслил совершенно четко. Бэйнс понял: отсюда лучше уйти. Этот человек заходит слишком далеко.

— Прошу извинить мою бестактную одержимость, — проговорил Тагоми, торопливо следуя за ним. — Философский азарт ослепил меня, и я забыл о самых простых вещах. — Он что-то прокричал по-японски, и парадные двери распахнулись. В проеме в легком поклоне застыл глядя на Бэйнса молодой японец.

«Это мой шофер, — вспомнил Бэйнс. — По-видимому, все это из-за моих дон-кихотских выходок во время полета, — пришла неожиданная догадка. — С этим, как его… Лотце. Каким-то образом все дошло до японцев. По каким-то неизвестным мне каналам».

«Стоило ли дискутировать с этим Лотце? — подумал он. — Жаль, но теперь уже поздно.

Я не гожусь для такой работы».

Однако ему вдруг пришло в голову: настоящий швед именно так бы и поступил. «Все в порядке, ничего ie случилось. Волнуюсь я по сущим пустякам. Я автоматически привношу в сегодня свои привычки из прежшх ситуаций. Здесь же я действительно о многих вещие могу говорить свободно. Это именно то, к чему мне еще предстоит привыкнуть».

Вместе с тем многолетний опыт подсказывал: вести себя подобным образом не следует. Против этого в нем восставало все. «Ну, открой же рот, — говорил он себе. — Скажи же что-нибудь. Ну, хоть что-то. Ты должен это сделать, если хочешь чего-нибудь здесь добиться».

— Возможно, ими руководит какой-то властный подсознательный архетип. В юнговском смысле.

Тагоми кивнул.

— Я читал Юнга. Я вас понимаю.

Они пожали друг другу руки.

— Завтра рано утром я позвоню вам, — с кагал Бэйнс. — Спокойной ночи. — Он поклонился, Тагоми поклонился в ответ.

Молодой улыбающийся японец сделал шаг вперед и что-то сказал, но Бэйнс не понял.

— Что-что? — переспросил он уже на ходу.

— Он обратился к вам по-шведски, — пояснил Тагоми. — В Токийском университете он прослушал лекции о Тридцатилетней войне и страстно увлекся национальным героем Швеции Густавом Адольфом. — Тагоми понимающе улыбнулся. — Но, по-видимому, его попытки овладеть столь экзотическим языком оказались безуспешными. Он наверняка пользовался одним из этих курсов, записанных на грампластинках. Такие курсы очень популярны у студентов, ибо дешевы.

Молодой японец, явно не понимающий по-английски, продолжал с улыбкой кланяться.

— Понятно, — промямлил Бэйнс. — Ну что ж, желаю ему успехов. «У меня, как видно, тоже появились языковые проблемы, — подумал он. — Господи, а ведь этот японский студент по дороге в гостиницу, конечно же, будет пытаться заговаривать со мной по-шведски». На языке, который он, Бэйнс, едва понимал, да и то если собеседник изъяснялся медленно и правильно. Но общаться на шведском с молодым японцем, который пытается выучиться языку по пластинкам…

«Мне нипочем не понять его. А он ведь возобновит попытки, еще бы, такой шанс: еще одного шведа он, может, так никогда и не встретит. — Бэйнс мысленно охнул. — Какое, право, мучение предстоит нам обоим!»

Ранним утром Юлиана отправилась за покупками. Наслаждаясь солнечной погодой, она шла по тротуару с двумя бумажными сумками. Спешить некуда, и она задерживалась перед каждой витриной.

Заглянула в один из магазинчиков. Всю первую половину дня она свободна: занятия в клубе сегодня начинались только в двенадцать. Она села за столик у прилавка, поставила сумку на пол и принялась листать журналы.

В сегодняшнем номере «Лайфа» ее внимание привлекла статья, которая называлась «Телевидение в Европе: взгляд в будущее». К материалу прилагалось фото немецкой семьи, сидящей у телевизора. «Уже сегодня, — гласил текст статьи, — ежедневно Берлин осуществляет четырехчасовую трансляцию. В недалеком будущем все крупнейшие города Европы будут иметь свои телеустановки, а к 1970 году такая станция откроется в Нью-Йорке».

Другие снимки запечатлели немецких инженеров-электронщиков, инструктирующих нью-йоркский местный персонал. Немцев можно узнать без труда: выхоленные, здоровые, самоуверенные. Американцы же выглядели… обычно.

Один из немецких техников на что-то указывал американцам, а те, в свою очередь, силились это самое разглядеть. «У них наверняка и зрение получше, — признала Юлиана. — Еще бы, отличное питание в течение последних двадцати лет. Справедливо говорят: им доступны вещи, которые не в состоянии постичь никто. Возможно, все дело в витамине А?

Интересно, каково это, не выходя из дома, иметь возможность наблюдать весь мир на маленьком сером экранчике. Если эти нацисты способны слетать на Марс и обратно, почему бы им не развивать и телевидение? В любом случае, я предпочла бы смотреть развлекательные телепрограммы и, наконец, узнать, как выглядит Боб Хоуп или Дюран, чем шляться по Марсу.