Филип Дик - Человек из Высокого Замка

— Единственная книга, которая всегда со мной, — сказала Юлиана, — это и не книга вовсе, а Оракул «И-чинг»… Фрэнк заразил меня всем этим, и я обращаюсь к ней за советом всякий раз, когда нужно принять важное решение. Стараюсь держать ее всегда под рукой. — Она закрыла томик «Саранчи». — Хочешь, покажу? Давай, научу тебя ею пользоваться.

— Нет, — ответил Джо.

Подперев подбородок переплетенными пальцами, она исподлобья посмотрела на него и спросила:

— Ты решил сюда переехать насовсем? Ну, и что ты намерен делать дальше?

«Все еще смакуешь эти оскорбления и клевету, — думала она. — Как изумляет меня твоя ненависть ко всему свету. Но все же… что-то в тебе есть. Ты похож на сообразительного зверя». Изучающе вглядываясь в его лицо, она размышляла над тем, как могла заблуждаться, считая, что он моложе ее. Однако в определенном смысле это правда: он инфантилен, так и остался младшим братишкой, обожающим старших братьев, своего майора Парди и генерала Роммеля, мальчишкой, готовым в любой момент сбежать на войну драться с англичанами. Только вот, правда ли, что твоих братьев задушили проволокой? После войны пришлось наслушаться отчетов о военных преступлениях со всеми этими фотографиями… Ее передернуло. — «Однако британские коммандос предстали перед судом и уже давным-давно казнены».

Музыка стихла. По-видимому, наступило время новостей; на коротких волнах пробивались сигналы европейских станций. Затем они стали тише и исчезли совсем. Долгая пауза — ничего, кроме тишины. Наконец, послышался четкий голос диктора, — ближайшая радиостанция в Денвере. Она протянула руку покрутить ручку настройки, но Джо остановил ее.

«…сообщение о кончине канцлера Бормана обрушилось на немцев, как гром среди ясного неба, поскольку еще вчера их уверяли в том, что…»

Юлиана и Джо вскочили.

«…все радиостанции Рейха прервали свои передачи, торжественно и скорбно прозвучал партийный гимн «Хорст Вессель» в исполнении военного хора дивизии СС «Рейх». Потом из Дрездена, где состоялась встреча председателя НСДАП с руководством СД — Народной полиции безопасности, пришедшей на смену гестапо после…»

Джо усилил звук.

«…реорганизация правительства по инициативе покойного рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеераи других; объявлен двухнедельный всенародный траур и, как нам только что сообщили, к настоящему времени многие магазины и заведения уже закрыты. До сих пор не поступили сведения о предполагаемом созыве Рейхстага, официального парламента Третьего Рейха, которому предстоит одобрить…»

— Рейхсканцлером станет Гейдрих, — сказал Джо.

— А мне бы хотелось, чтобы тот высокий блондин — Ширах. Боже, неужели ом, наконец, умер? Как ты думаешь, у Шираха есть шансы?

— Нет, — коротко ответил Джо.

— Теперь и гражданская война может начаться, — сказала Юлиана. — Какие они теперь все старые: Геринг, Геббельс и остальные партийные вожди.

«…прискорбное известие застало его в личной альпийской резиденции близ Бреннера…» — продолжал диктор.

— Это о Толстом Германе, — вставил Джо.

«…отметив, что потрясен утратой не только как солдат, патриот и старый товарищ по партии, но — и это подчеркнуто неоднократно — как преданный друг, поддержавший его в ходе послевоенных дебатов, когда определенное время казалось: элементы, которые противились назначению Мартина Бормана на высший пост…»

Юлиана выключила радио.

— Сплошная болтовня, — сказала она, — к чему все эти разговоры? О жутких убийцах говорят так, как будто они обыкновенные люди.

— Они и есть обыкновенные люди, — возразил Джо и вернулся к прерванному завтраку. — Каждый из нас сделал бы то же на их месте. Они спасли мир от коммунизма. Если б не они, все находились бы теперь во власти красных.

— Ты плетешь что-то несуразное, — сказала Юлиана. — Как это радио. Сплошная болтовня!

— Я немало прожил при власти нацистов и понимаю, что она для меня значит. И для меня это не болтовня, а больше пятнадцати лет жизни. Моя трудовая книжка выдана в ОТ. Я работаю в организации Тодта с 1947 года, сперва в Северной Африке, а затем — в Штатах. Слушай внимательно, — он поднял указательный палец. — У меня, как и у всех итальянцев, талант к реальной, земной работе. ОТ недаром присвоила мне высокий разряд. Я не укладывал асфальти не бетонировал автобаны, а оказывал техническую помощь в проектировании. Однажды доктор Тодт, лично инспектируя наш коллектив, сказал мне: «У тебя золотые руки». Это был великий миг, Юлиана. Они не болтали, они вернули работе достоинство. До того, как они пришли к власти, все — и я в том числе — презирали простую физическую работу. Тоже мне, аристократы. Трудовой Фронт покончил с этим. Впервые я увидел, на что способны мои руки. — Он говорил быстро, и иностранный акцент заметно усилился. Юлиана уже с трудом понимала его. — Мы все жили в лесу, в штате Нью-Йорк, как настоящие братья. С песней маршировали на работу. Подлинный бойцовский дух, но уже в деле восстановления, а не уничтожения. Это наше лучшее время — период послевоенного восстановления: рядьгухоженных, добротных домов, улица за улицей, — новые города, — Нью-Йорк и Балтимор. Все в прошлом. Теперь верховодят крупные корпорации, такие, как «Америкэн Крупп и Сыновья». Но это уже не нацисты, а старая европейская плутократия. Они хуже нацистов, слышишь! Нацисты, такие, как Роммель и Тодт, в миллион раз лучше промышленников типа Круппа и разных там банкиров. Всех этих пруссаков и господ в жилетках надо отправить в газовые камеры.

«Однако, — подумала Юлиана, — эти «господа в жилетках» обосновались здесь навсегда. А твои боги — Роммель и Тодт — пришли сюда после войны лишь для того, чтобы разобрать руины, соорудить автобаны и восстановить промышленность. И они (что за неожиданность!) сохранили жизнь даже евреям, их амнистировали, чтобы и они включились в работу. По крайней мере, до сорока девяти лет… а затем, по усмотрению господ Тодта и Роммеля, — можно и на пенсию, собирать грибочки…

Разве мне все это не известно? Разве мало наслушалась я от Фрэнка? Мне не нужно рассказывать о жизни при нацистах, ведь мой муж был… нет, он им и остается, евреем. Мне уже известно: доктор Тодт — наискромнейший, наидобрейший человек из всех живущих под солнцем; я и без того знаю, что он поставил цель — достойной и солидной работой обеспечить миллионы отупевших, сломленных американцев, мечущихся среди послевоенных руин. Знаю, он хотел обеспечить всех медицинским обслуживанием, правом на отдых и приличным жильем, независимо от расы; он был не философом, а строителем… и в значительной мере ему удалось осуществить запланированное. Он действительно добился своего. Однако…»