Филип Дик - Человек из Высокого Замка

— Однако они такие зрелищные, — заметил Тагоми.

— Прогнозы докладчика малоутешительны. Он полагает, нацистские власти не желают взглянуть реальности в лицо и все более склоняются к ярким авантюрам за счет безопасности и общего равновесия в экономике. Сначала — цикл маниакального энтузиазма, затем — страх, и, наконец, — непродуманные партийные решения… но, в любом случае, как он подчеркивал, это выносит наверх несерьезных и безответственных политиканов.

Господин Тагоми согласился.

— Держу пари, выберут как раз худшего, но уж никак не лучшего. Трезвые и взвешенные в этой борьбе проиграют.

— А кто, с точки зрения представителя министерства, этот наихудший?

— По мнению императорских властей, — Гейдрих, Зейсс-Инкварт и Геринг.

— А наилучший?

— Наверняка фон Ширах и Геббельс, но представитель в них не уверен.

— Это все?

— Еще он сообщил, что в настоящий момент мы должны сохранять верность императору и правительству более, чем когда-либо. Сегодня надлежит обращать наши взоры ко Дворцу с доверием и надеждой.

— И, конечно же, намять усопшего почтили минутой молчания?

— О да.

Господин Тагоми поблагодарил собеседника и положил трубку.

Некоторое время он сидел и пил чай. Голос барышни Эфрекяйн раздался по интеркому:

— Вы хотели отправить телеграмму рейхсконсулу, — она сделала паузу. — Вы продиктуете текст сейчас же?

«Ах да, конечно, же, — спохватился Тагоми, — я и забыл». А вслух сказал:

— Прошу вас зайти в кабинет.

Через минуту секретарша вошла.

— Вы чувствуете себя лучше? — с надеждой в голосе осведомилась она.

— О да. Витаминная инъекция мне помогла. — Он задумался. — Прошу вас, напомните мне фамилию рейхсконсула?

— Пожалуйста, Freiherr [16] Барон (нем.). Гуго Райс.

— Майн герр, — начал господин Тагоми. — До нас дошло поистине ошеломляющее известие о том, что ваш Вождь, герр Мартин Борман, скончался. Когда я пишу эти строки, слезы наворачиваются на глаза. Я вспоминаю решительные шаги герра Бормана по обеспечению защиты немецкого народа как от внешних врагов, так и внутренних, а также его потрясающе суровые действия, направленные против непокорных и предателей, пытавшихся подорвать мечты человечества, о Космосе, куда теперь смело вторглись белокурые и голубоглазые арийцы, после всех тысячелетий… — Он замолчал. Это предложение невозможно закончить. Барышня Эфрекяйн выключила магнитофон и ждала.

— Мы живем в удивительное время, — сообщил он.

— Это записывать? — она неуверенно включила магнитофон опять.

— Нет, я просто обратился к вам.

Он улыбнулся.

— Сотрите, пожалуйста, мой ответ.

Катушка завертелась, потом раздался его голос — слабый и металлический:

— «…решительные шаги герра Бормана по обеспечению защиты немецкого народа…» — он слушал этот комариный писк и думал: «Все это пустая болтовня…»

— Я придумал дальше, — сообщил он, когда катушка остановилась. — Полные решимости, жертвуя собственной жизнью, они устремлялись к звездам, дабы занять свое место в истории, — место, которого уже никому не отнять, как бы ни сложилась судьба.

— Все мы букашки, — сказал он барышне Эфрекяйн. — Слепо стремимся к чему-то либо ужасному, либо божественному. Вам так не кажется?

Он поклонился.

Барышня Эфрекяйн ответила легким поклоном.

— Прошу отправить это, — сказал господин Тагоми. — Проставьте подпись и все остальное. Если хотите, можете подправить фразу, чтобы она имела больше смысла. — Когда секретарша выходила из кабинета, он добавил:

— Или так, чтобы текст вообще стал бессмысленным. Как вам будет угодно.

Она удивленно оглянулась.

Тагоми решил уже заняться текущими делами, но из интеркома раздался голос Рэмси.

— Прошу прощения, звонит господин Бэйнс.

«Вот и хорошо, — подумал Тагоми, — можно будет приступить к переговорам».

— Прошу соединить, — сказал он и поднял трубку.

— Это господин Тагоми? — услышал он голос господина Бэйнса.

— Добрый вечер. В связи с известием о смерти канцлера Бормана я вынужден был рано утром покинуть бюро. Однако…

— Господин Ятабе связался с вами?

— Еще нет, — ответил Тагоми.

— Вы предупредили ваших работников о его визите? — в голосе господина Бэйнса проступало беспокойство.

— О да, — ответил Тагоми. — Его проведут ко мне как только он прибудет. — А про себя он отметил, что должен предупредить обо всем Рэмси, — поскольку не успел сделать этого раньше. Разве нельзя начать переговоры, не дожидаясь старика? Он почувствовал разочарование.

— С нетерпением ожидаю встречи. Вы продемонстрируете ваши новые литейные формы? Несмотря на всю сегодняшнюю суматоху…

— Произошли серьезные изменения, — сказал Бэйнс. — Придется дождаться господина Ятабе. Вы уверены, что он еще не прибыл? Пообещайте мне, что дадите знать сразу же по его прибытии. Очень прошу вас, господин Тагоми, соберитесь. — В голосе господина Бэйнса ощущалось волнение.

— Обещаю вам. — Теперь и его охватило чувство тревоги. Смерть Бормана — вот причина всех изменений.

— А пока, — поспешил он продолжить, — я бы с удовольствием пообедал в вашем обществе. Из-за всего случившегося мне до сих пор так и не удалось этого сделать. — Он продолжал импровизировать. — А за едой мы бы смогли обсудить ситуацию, особенно, что касается…

— Нет, — перебил его господин Бэйнс.

«Но почему же?» — подумал Тагоми.

— Извините, — сказал он, — я неважно себя сегодня чувствую. Случилась досадная неприятность. Надеюсь, что вы меня поймете…

— Црошу прощения, — вмешался господин Бэйнс. — Я позже вам перезвоню. — Раздался треск: он бросил трубку.

«Обиделся, — подумал Тагоми. — Он наверняка догадался, что я по оплошности не предупредил персонал о визите почтенного старца. Но это же мелочь». Он нажал кнопку интеркома и сказал:

— Господин Рэмси, зайдите ко мне.

«Нужно все немедленно исправить. Понятно, что речь идет о чем-то очень важном. Его потрясла смерть Бормана. В этой мелочи — свидетельство моей небрежности и глупости. — Он ощутил угрызения совести. — Плохой день. Следует спросить совета у Оракула, осведомиться, в чем смысл настоящего момента. Пока лишь несомненно одно: я слишком далек от тао».

«Под знаком какой гексаграммы из всех шестидесяти четырех действую я теперь?» — спросил он себя. Открыв ящик бюро, он извлек оба тома «И-чинг». О многом хотелось бы спросить у мудрецов. «Столько вопросов, которые даже сформулировать до конца невозможно…»

Когда вошел Рэмси, он уже знал содержание гексаграммы.

— Посмотрите, господин Рэмси, — он показал книгу.

Сорок седьмая гексаграмма. «Преследование». «Истощение».

— Как будто, дурное предзнаменование, — сказал господин Рэмси. — О чем вы спрашивали, если не секрет?