Мир приключений 1969

Евгений бурно аплодировал:

«Ай да Алька! Врезал, вколол, низверг. Гранит, глыба, человечище! Проклятый акцент. Он придает даже серьезным речам несерьезный оттенок. Поэтому, верно, и улыбались некоторые слушатели. И пожилая пара, и вон те, похожие на сусликов. Конечно, смешно, когда говорят, что «как я есть научный рабочий, то мое достоинство сопротивляется нелогичностям доктора Трири». Но все равно Алька молодец!»

Проповедник, казалось, не слышал слов Ика, Альберта и еще одного молодого человека, блондина с нервной беглой скороговоркой и таким чудовищным акцентом, что смысл речи уловить было почти невозможно.

Трири смотрел вверх. Он не понимал ничего из того, что ему говорили, да и не хотел понимать. Все сказанное другими было чушь, пар дыхания, туманное пятно на стекле. Оно возникло и уйдет. Да и сами говорившие... мертвецы? Нет, нет, совсем не то. Они стали как бы двумерными. Ими можно было закладывать страницы. Упаковывать в стопки и пересылать бандеролями.

— ...Ступени, ведущие в храм, — Трири с некоторым удивлением обнаружил, что уже стоит и говорит, — посвящение не бессмысленный знак, подарок судьбы и случая. В наслаждение нужно обращать как некогда — в христианство. Постепенно. Ступень одна, вторая, третья. Ибо стоящий вверху не помнит вопросов стоящего внизу. Я не боюсь обвинений в плагиате. Я утверждаю, что высшие ступени наслаждения полностью теряют обычность, связанную с самим словом. Там к человеку приходит просветление. Мы достигаем того же, что йоги, но делаем это химическими средствами. Я не открываю ничего нового. Я обращаю внимание на то, что уже известно, и утверждаю многовариантность известного. Я не гений, но я чувствую душу человечества. И наука здесь ни при чем. Она может быть и не быть. По никогда ничего не должно быть слишком много или слишком долго. Мои противоречия — суть фундамента моей веры. Моя вера порождает противоречия. Ничто не опасно для тех, кто уверенно идет к своей гибели. Мы не знаем, что имеем право называться началом и этим наши права исчерпываются. После нас придут другие, они заменят нас, наши понятия, но сохранят направление. А затем и само направление начнет меняться. Так изгибается световой луч, проходя мимо больших масс. Наша награда — в нашей обреченности. Не сохранять себя на века, а, дав толчок, уйти, исчезнуть, стереться. Мы создаем эпоху, но никто не сможет объяснить, в какой момент она началась. Вопрос бессмысленный, как поиски начала круга. И для науки ее высшая награда и цель будет в исчезновении всего, что сейчас зовется Наукой...

Джимми подошел к стюарду, который принес кофе в читальный салон, и взял поднос из его темных тонких рук. Чтобы не перебивать доктора процедурой питья, чашки были расставлены на журнальном столике. Когда проповедник закончил туманные и, как показалось многим, не связанные с вопросами ответы, Джимми угостил слушателей успевшим остыть, но еще благоухающим напитком. Прихлебывая кофе, Питер Ик заметил на себе пристальный, немного печальный, слегка сочувствующий взгляд проповедника. Такой же взгляд, адресованный Альберту и ему, перехватил и Женя Кулановский. Но в отличие от писателя, ему не показалось, что проповедник проникся высокой грустью и сочувствием к своим оппонентам. Совсем наоборот. Молодой ученый увидел там неприязнь и ожидание. Злорадство, промелькнувшее во взгляде доктора, заставило его насторожиться. Женя допил кофе, отставил чашку и принял на себя немой вызов Трири. Глаза проповедника внезапно выцвели и остекленели. После кофе стиль проповеди доктора сильно изменился. Он стал энергичнее, суше. Время от времени доктор посматривал на Кулановского и Альберта, и тогда Женя отчетливо ощущал укол заинтересованности.

Нехорошее, напряженное ожидание проглядывало сквозь пыльные зрачки адепта наслаждения.

«Чего он ждет?» — подумал Женя. И сразу же вспомнил про Лоис. Она ведь тоже ждет! Они договорились встретиться на прогулочной палубе.

Женя прошептал что-то на ухо Альберту и потихоньку выбрался из холла. В дверях он снова поймал взгляд проповедника. Тот смотрел на него напряженно, словно ожидая, даже требуя чего-то, что он, Женя, не выполнил. К требованию примешивалось некоторое удивление и разочарование. Женя издевательски подмигнул доктору и выскользнул из салона.

Его уход послужил сигналом. Слушатели стали разбегаться, как тараканы в лучах яркого света.

Доктор остался наедине с учеником. Трири сидел, устало свесив руки вдоль тела.

— Джимми, — слабым голосом произнес он, — вы сделали то, о чем я просил?

Оссолоп не отвечал, он рылся в саквояже доктора, запихивая туда бумаги и рекламные проспекты химических компаний. Этими материалами в изобилии оснащалась каждая лекция доктора Трири, поскольку фирмы щедро оплачивали столь оригинальную рекламу.

— Джимми?

— Да, доктор, да! — Оссолоп обернулся, он был возбужден, не пьян, а просто страшно, дико зол. — Я сделал все, как вы сказали, и результат вы видели! Ничего, ровным счетом ничего!

— Может, время... — задумчиво промолвил доктор.

— Какое там время?! Действие семян бонц мгновенно, вы знаете. Нас надули, док, подло надули!

— Больше, Джимми, больше. Нас ограбили, нагло ограбили среди бела дня! Я истратил почти все свое состояние, Джимми, почти все деньги. Что делать, что делать?

— Как — что делать?! — заревел Джимми, подскочив. — Я с него голову сниму!

— Снимайте, Джимми, делайте что угодно. Я устал. Мне бы чашечку крепкого кофе. Настоящего крепкого кофе.

39

Вопль, вырвавшийся из груди ученика доктора Трири, ударился о стеклянные двери и проник в соседнюю комнату, заставленную стеллажами с книгами. Он не миновал вооруженных микроусилителями ушей Сэма Смита, склонившегося над зашифрованным документом с грифом «Совершенно секретно». Рука этого мужественного человека, сжимавшая на сей раз авторучку, застыла, точно скованная космическим холодом.

«...Полукустарник бонц, — сообщала шифровка, — растение, высота которого колеблется от тридцати до ста пятидесяти сантиметров. Его узкие стреловидные листья обладают приятным бальзамическим запахом. Для того чтобы определить специфический аромат растения бонц, достаточно растереть в руках высушенные веточки, сорванные в сухую погоду. Стебли бонц прямые, разветвленные, голые, деревянистые внизу, эластичные и упругие на концах. К старости растение приобретает буроватый, темный цвет. Его острые листья имеют голубой отлив, снизу пушистые, сверху приглаженные, и нижние и верхние — одноперистые, трехраздельные с узенькими долями. Цветы мелкие, с лепестками, внутри белыми, снаружи розоватыми. Ягоды светло-кофейного Цвета, темнеют при хранении. Растет одиночными экземплярами на склонах гор, в оврагах, на берегах ручьев и рек, любит глинистую и глинисто-каменистую почву. Из плодов растения методом водной экстракции выделен ряд алкалоидов, по своей активности в миллионы раз превышающих нервный газ...»