Полина Копылова - Преданные и предатели (Летописи святых земель - 2, окончание)

Раин с удовольствием прислушался к своему сердцу - оно билось ровно. Мысли о самой страшной казни для Беатрикс не вызывали в нем ни малейшего содрогания. Хоть сейчас, готов был разрубить ее заживо пополам.

Он ехал по заснеженной равнине навстречу чрезвычайному посланцу короля Аддрика Железного. Тот вез какие-то требования Аддрика, вез не по своей воле. Согласно сведениям, Аддрик заставил Эринто присягнуть чуть ли не силой.

Вспомнился поединок на сыром песке при свете далеких факелов, жалкие глаза трубадура.

Интересно, каков он нынче? Поговаривают, что не снимает черного платья, хотя все поет.

Вскоре Раин различил вдали цепочку черных точек. Сопровождавшие его рингенцы приставляли ладони к бровям, чтобы лучше видеть...

Встряхнув носилки, кони встали. Раздались возгласы, зазвенела упряжь, заскрипел снег под ногами спешившихся. Перед бледным от холода и утомления Эринто предстал Родери Раин. Они узнали друг друга, и Родери отступил со сдержанным полупоклоном. У Эринто сразу заныло сердце, он опустил голову, как будто в чем-то винился. В ответ на приветствие он тихим голосом пригласил Родери в свои носилки. Тот принял приглашение и весь оставшийся немалый путь до Хаара ловко изыскивал темы для отвлеченных разговоров, которые не раздражали бы посланца. Политику они не затрагивали, лишь изредка поглядывая на поставленный в углу запечатанный ларец. Ландыш и корона были изображены на киноварной печати.

Глава пятнадцатая

КРУГ СУЖАЕТСЯ

Ландыш, нежный ландыш Элеранса.

Застывшие в колком золоте шитья, геральдические ландыши покрывали развешанные по креслам одежды посланника. За окнами меркло ледяное глубокое небо и розовели зубцы башен - там зажгли факелы.

Назавтра был назначен Совет, где подлежало оглашению письмо Аддрика. Эринто сгорбился в кресле перед огнем - на нем была длинная стола, отделанная соболем, - одеяние государственных лиц. утерявших душу и возраст. Ему было тошно, он опять вспоминал тусклые в гневе глаза своего короля и с тоской думал о завтрашнем дне.

Ему отвели покои, сверху донизу отделанные золотом и резным деревом. В них еще держались приторные ароматы. Он понял, чьи они, эти комнаты, и совсем пал духом.

В коридорах непрерывно слышались шаги и звон оружия, замок был полон воинов - эмандских дворян и неразговорчивых угрюмых рингенцев. Где-то с другой стороны Цитадели, посреди заснеженного льда, высится страшный пятибашенный Сервайр, и в нем она. Она дышала этим сладким воздухом, расхаживала по этим коврам, предавалась разврату на этом ложе. Теперь она должна умереть. Должна умереть.

Посланец вздохнул с покорной горечью, решив предоставить все Судьбе.

Наутро его одевали приставленные к нему королем камердинеры, равнодушные и умелые, с сонными неживыми глазами.

Отвергнув противный чиновничий чепец с длинными тонкими наушниками, Эринто поднялся с табурета. Бархатная широкая стола тяжело спадала на ноги, делая шаг степенным. Низко подвешенный меч бил по бедру. Возле двери ждал секретарь с ларцем. Его лицо, обрамленное наушниками плотно натянутого чепца, было бесстрастно.

Эринто раздражало его присутствие, но таков был посольский этикет.

По галереям Цитадели посла сопровождали отроки в блестящих доспехах, уцелевшая поросль Этарет. Их нежные лица были горделивы и замкнуты, руки в кольчужных перчатках лежали на рукоятях-мечей. Многие носили регалии своих казненных отцов.

Двое рингенцев распахнули высокую дверь в Чертог Совета.

Длинный стол из него убрали, взамен спинками к окнам расставили полукругом кресла. В них восседали магнаты. Зияли места тех, кто был умерщвлен. Раин почтительно стоял за креслом своего отца, Окера.

Безысходность наполнила душу Эринто, когда его взгляд встретился со взглядом Аргареда. Глаза у Аргареда были внимательные и печальные.

Эринто поклонился.

Секретарь уже срезал с ларца печати, доставал туго поскрипывающий свиток, разворачивал, распяливая на вытянутых руках. Эринто осторожно принял документ и начал чтение, следя исподлобья за выражением лиц слушающих.

Лица оставались бесстрастными. Этарет, несомненно, догадывались, что может написать им король Элеранса, такой же узурпатор, как Беатрикс. Только взгляд Аргареда стал тверже и резче поджал губы вытянувшийся за его креслом Раин.

Краска стыда запятнала лицо Эринто.

Он закончил читать и машинально провел пальцами по лбу. Совет молчал. Конечно. А что они могут сказать, если Эринто участвует в этом позорище? Где твои добродетели, где твоя доблесть, милый Эринто? Ты мнил, что Аддрик тебя боится и потому не посмеет принудить к чему бы то ни было? Еще как посмеет! Вернее, уже посмел.

- Мы должны обдумать и обсудить условия его величества короля Элеранского. Мы известим вас позже о решении Совета, - достиг его слуха голос Аргареда. Через силу кивнув, Эринто поклонился и вышел. И уже в коридоре вспомнил, что ему угрожает в случае неудачи. Тяжелым шагом он отправился в свой покой, с размаху швырнул на ковер облачение и свалился лицом в подушки. Он чувствовал себя беспомощным ребенком, которого никто не хочет слушать.

- ...Чертовы недоумки! Вокруг столько приспособлений для развязывания языка, а вы за две недели не могли применить ничего, кроме кнута и дыбы! И умудрились искалечить ее, сучьи вы дети! Грош вам цена! Вам не палачами, а поломоями в блудилище работать - ни на что больше не годитесь! - Родери бушевал, потрясая кулаками перед носом профосов. Они косолапо пятились, округляя глаза и разводя жилистыми голыми руками.

- Господин магнат, господин магнат. Бог свидетель, мы изучали эти машины, но так и не поняли, как они действуют, словно сам дьявол их зачаровал!

- Изучали! Испытали бы раз двадцать на хворосте - или на чем там пробует свой инструмент ваш брат палач? - глядишь, и разобрались бы!

- Мы так и делали! Но они рвут и ломают вязанки с одного поворота винта! Мы можем ее случайно погубить или совсем изувечить!

Тут послышался тихий смех Беатрикс. Она стояла прямая, словно выточенная из бурого камня, и смеялась, глядя на палачей презрительно.

- Я знаю, как все это действует, - сказала она, - я не раз это видела. Я знаю, почему у них вязанка ломается с одного оборота. - Она слабым кивком указала на профосов. - По той же причине и рука у меня искалечена... От неумения. Впрочем, нет худа без добра - отречения я теперь не подпишу...

Стало тихо. После ее слов всегда становилось тихо.

- Мы честные заплечных дел мастера, - продолжал оправдываться профос, - и понимаем только в честных пытках. Прикажите выпороть, вздернуть на дыбу, надеть сапожок, накачать водой, помять пальцы щипцами или там огнем прижечь хорошенько, если упрямится, - мы все сделаем. Но эти машины...