Иэн Бэнкс - Алгебраист

Маршал тоже улыбнулась, хотя, похоже, против своей воли.

— Конечно. И мы пришли к выводу, что сейчас, возможно, подходящий момент для беседы о том, как вы представляете себе свою стратегию после достижения системы Юлюбиса.

— Я намереваюсь захватить его, маршал.

— Понятно. Но Юлюбис, может статься, имеет сильную систему обороны.

— Я это учитываю. Поэтому-то и веду с собой такой большой флот.

Они находились в пространстве между системами — в безжизненной пустыне, где нет почти ничего, и менее чем в годе пути от Юлюбиса. Скоростной крейсер запредельцев и два истребителя сопровождения встретились с его флотом всего несколькими часами ранее, заложив вираж и выровняв скорости с мастерством и ловкостью, которым могли позавидовать его офицеры. У запредельцев и в самом деле отличные корабли. Ну что ж, у них корабли, а у него — системы: еще одна возможность поторговаться. Теперь эти три скоростных корабля оказались в рядах его огромного флота, пусть последний и проигрывал технически.

— Позвольте мне говорить откровенно, архимандрит?

Он внимательно посмотрел на нее своими глубоко посаженными красными глазами.

— Меньшего я от вас и не жду.

— Нас волнует возможный уровень потерь среди гражданского населения, если вторжение в Юлюбис будет чрезмерно агрессивным.

«С какой это стати она заговорила об этом?» — подумал Люсеферус, внутренне усмехнувшись.

Он посмотрел на своего личного секретаря, потом на своих адмиралов и генералов.

— Маршал, — рассудительно сказал он, — мы собираемся захватить их. Мы собираемся атаковать их, — он широко улыбнулся и увидел, как и на лицах его адмиралов и генералов появились ухмылки. — Я полагаю, что агрессивность является… необходимым элементом, разве нет?

Он услышал тихие смешки одного-двух самых высокопоставленных офицеров своей свиты. Считалось плохим, если твое окружение так запугано, что боится приносить тебе дурные вести и всегда смеется, когда смеешься ты (и все в таком роде), — тогда ты не в курсе истинного положения дел. Правда, если ты знал, что делаешь, это не имело значения. Тебе просто нужно было тоньше настраивать свои органы восприятия. Иногда смеялись все, иногда только некоторые, иногда по тому, кто молчит, а кто издает звуки, ты узнавал гораздо больше, чем если бы потребовал у них сказать всю правду. Ему повезло — природа наделила его тонким чутьем такого рода.

— Необходимы как агрессивность, так и здравомыслие, архимандрит, — сказала маршал. — Мы, конечно же, знаем, что природа не обделила вас ни тем ни другим, — она улыбнулась, но в ответ улыбки не получила. — Мы просто хотели бы получить заверения в том, что действия ваших войск принесут вам еще больше известности и уважения.

— Уважения? — переспросил архимандрит. — Я внушаю людям ужас, маршал. Такова моя стратегия. Я обнаружил, что это самый быстрый и эффективный способ объяснить людям, в чем заключается благо для них и для меня.

— Ну, тогда сделайте это ради славы, архимандрит.

— Проявлять милосердие ради славы?

Маршал на секунду задумалась.

— В конечном счете — да.

— Я завоюю их так, как сочту нужным, маршал. Мы в этом партнеры. Вы не должны указывать, как мне следует поступать.

— Я и не пытаюсь, архимандрит, — быстро сказала маршал. — Я принимаю то, что вы должны сделать, я просто передаю вам просьбу, касающуюся характера ваших действий.

— А я выслушал вашу просьбу и отнесусь к ней со всем вниманием.

Люсеферус слышал от кого-то такую словесную форму (он никак не мог вспомнить, от кого или где), которая, по зрелом размышлении, показалась ему весьма полезной, особенно если произносить ее с некоторой помпезностью: медленно, даже торжественно, с искренностью на лице, чтобы собеседник воспринял твои слова серьезно и даже утвердился в надежде, что ты выполнишь просьбу, а не (в лучшем случае) проигнорируешь ее полностью. В худшем же случае (в худшем для просителей) ты сделаешь нечто прямо противоположное тому, о чем тебя просят, только для того, чтобы насолить им, показать, что ты не из тех, кем можно понукать… хотя тут есть своя хитрость, ведь люди могут попытаться вынудить тебя поступать, как им надо, прося сделать противоположное тому, что им требуется, но даже и без учета этих соображений ты так или иначе изменил свое поведение из-за чьих-то слов, а это как бы наделяло их некоторой властью над тобой, тогда как все действия архимандрита были направлены на то, чтобы никто не мог сказать, будто имеет власть над Люсеферусом.

Власть значила для него все. Деньги без власти были ничем. Даже счастье лишь отвлекало от главного, было призраком, заложником. Что есть счастье? Нечто такое, что у тебя могут отобрать. Счастье слишком часто было связано с другими людьми, с которыми ты должен был делиться властью; ты подпадал под их влияние, они могли пользоваться им по своему усмотрению и забирать у тебя то, что делает тебя счастливым.

Люсеферус знал счастье и видел, как его отбирают. Его отец (единственный человек, которым он восхищался, хотя при этом и ненавидел старого ублюдка) избавился от матери Люсеферуса, когда она постарела и утратила привлекательность, заменив ее (Люсеферусу тогда едва исполнилось десять) чередой молодых, сексуально привлекательных, но бездушных, черствых и эгоистичных молодых женщин — женщин, которых он желал, но в то же время и презирал. Мать Люсеферуса отослали прочь. Больше он ее никогда не видел.

Его отец был омнократом Меркатории в промышленных комплексах системы Лесеума. Он начинал с самых низов в качестве казнократа (циничнейшим образом само это название подразумевало, что занимающий эту должность только коррупцией и может зарабатывать на более-менее достойную жизнь, а это позволяло собрать на него досье, которое, выйди он из подчинения, можно было использовать против него). Потом он стал оватом, прошел по всей служебной лестнице вплоть до должности диегесиана — встал во главе городского района, потом небольшого промышленного города, потом города средних размеров, потом большого города, потом континентальной столицы. Он стал аппаритором, когда его непосредственный начальник умер на руках их общей любовницы. Эта любовница (на самом деле — его жена) какое-то время преуспевала, потом стала слишком требовательной и встретила преждевременную смерть.

Отец никогда не говорил Люсеферусу, убил он ее или нет.

И он тоже никогда не говорил отцу, что эта женщина в последнее время была и его любовницей.

От аппаритора его отец поднялся до перегала — сначала возглавлял орбитальный жилищно-промышленный пучок, потом континент, потом приличного размера луну, обрастая всеми атрибутами власти, богатства и величия, какие подразумевала эта должность в процветающем союзе связанных воедино систем, а таким и был Лесеум. В этот момент отец, кажется, впервые был доволен своим положением. Он вроде бы расслабился и стал наслаждаться жизнью.