Джордж Кинг - Сердце полуночи

Потом он сказал Олье: "Как случилось, что твоя суровая и грубая жизнь, прошедшая в трудах, породила голос столь прекрасный, что даже я был зачарован им?"

"Мой голос не так уж прекрасен, как ты говоришь", - ответил ему Олья.

"Может быть, ты поешь не так точно, не в том размере и не в той тональности, - сказал Милил, - но именно твоя песня затронула во мне струны совершенной печали".

"Значит, прекрасна печаль, а не мой голос", - возразил ему Олья.

"Но почему среди моего счастливого хора один ты плачешь и грустишь?"

"Я печалюсь о том, что жизнь моя, которую я провел в мечтаниях о твоих Небесах, давно прошла", - отвечал ему Олья.

"Но ведь кроме этой мечты не было в твоей жизни ничего прекрасного, заметил ему на это Милил. - Жизнь твоя была коротка и горька, и разве не мечта о моих Небесах помогла тебе скрасить твое жалкое бытие?"

"Жизнь моя вовсе не была пустой и жалкой, как ты утверждаешь, Господь мой Милил, - ответил ему Олья. - Ибо среди терниев и шипов обязательно прячется прекрасная роза, чей легкий аромат и нежные лепестки для меня намного драгоценнее, чем голоса всех твоих ангелов. Человек, который охотится за медом, находит его только вкусней после укусов разгневанной пчелы. Душа, которая хоть однажды прошла тропой времени, чувствует себя царицей, ибо у нее есть одно преимущество. И все же я отринул красоту смертного мира в надежде на счастье в твоем бесконечном мире музыки и песен".

Услышав все это, Милил весьма опечалился и сказал своему лучшему певцу такие слова: "Если я верну тебе твою жизнь и верну тебя к тем мимолетным радостям, которые ты встречал на земле, ты утратишь свою бессмертную душу, Олья. Когда твоя слабеющая плоть сдастся напору времени и успокоится на мрачном ложе смерти, душа твоя навсегда уйдет в землю, словно дождевая вода".

И отвечал ему безликий голос, наполненный неизбывной печалью:

"О великий Милил! Я не смел и надеяться, что когда-нибудь снова обрету потерянное. Я забочусь не о своей бессмертной душе, а о своем безжизненном теле. Если бы еще разок дано было мне почувствовать радость жизни, хотя бы и на краткий миг в необозримом времени, я считал бы, что на меня снизошло благословение твое!"

Эти печальные слова снова исторгли из глаз Милила слезы. Не утирая их, он коснулся бесплотного и безликого голоса и вернул его к смертной жизни, втиснув О лью в тело из плоти и крови, подобное тому, какое у него когда-то было и в котором он был похоронен.

Олья вернулся к жизни в девственной долине среди леса и, едва смахнув с глаз пелену смерти, полной грудью вдохнул аромат хвои и нагретой земли. Лучи яркого весеннего солнца словно стрелы пронизывали кроны сосен и пятнами ложились на его лицо и мускулистые руки. Теплыми и нежными были первые объятия радости.

А Милил, глядя сверху вниз на своего певца, улыбнулся и впервые отер слезы. Однако пока вытирал он глаза, за спиной Ольи поднялась черная тень. То был огромный медведь, брюхо которого сводило от голода после долгой зимы Милила. Зверь подмял человека, распорол его острыми когтями и впился клыками в его тело. Когда Милил увидел своего певца под тушей зверя, лицо его потемнело от гнева, и он захотел убить медведя. Но Олья, умирая, успел воззвать к нему:

"Сдержи свой гнев, Милил, ибо я испытал уже всю возможную радость. Этот зверь хочет лишь насладиться, как только что наслаждался и я. Не убивай его. Очень скоро его жизнь сама подойдет к концу".

И, сказав это, Олья умер.

А Милил, на глазах которого в третий раз выступили слезы, обуздал свой гнев и позволил медведю уйти живым и невредимым. Однако до сих пор наш Бог музыки и песен оплакивает свой любимый голос, имя которому было Олья. В тоске своей

Милил сделал так, что каждый год на землю нашу приходит холодная зима, и тогда все люди спешат по домам к своим очагам, а медведи прячутся в берлоги, и зимний сон их похож на маленькую смерть...

Проповедь закончилась, и в храме снова зазвучал пронзительный вой ветра. Собравшиеся благоговейно молчали, лишь изредка шаркая подошвами башмаков или негромко вздыхая. Торис же отошел в сторону и присел на скамью между колоннами.

Затем снова ожил орган. Его трубный звук призывал прихожан к молитве. Казимир, подстраиваясь под заданную инструментом тональность, начал молитвенный речитатив:

- О бог Милил, поем тебе!

Громкий и дружный хор тут же подхватил псалом:

- Поем тебе хвалу

С хвалебной песнею твоей

Мы победим зиму.

Пусть плотью дух обременен,

Поем тебе хвалу,

Капризы сердца излечи

И научи уму

Поем с надеждой и мольбой,

От зверя избави, Ч

то душу каждого из нас

Терзает изнутри

О Бог Милил! Поем тебе!

И просим - отзовись!

От нужд и чаяний людей

В тоске не отвернись

Дружный хор голосов распался неожиданно на множество голосов, и каждый из прихожан выпевал свою собственную мольбу, обращенную к Милилу. Торис тоже пропел свои просьбы, моля о процветании храма, о том, чтобы его служба в качестве заместителя жреца складывалась удачно, о долгом правлении Мейстерзингера Казимира, о счастье для Юлианны Эс-товины...

Сквозь разноголосицу молитвенных причитаний донесся тонкий, высокий звук. Он напоминал собой голос флейты или горна, как назывался этот инструмент в старинных летописях о Милиле. Торис прекратил выпевать свои мольбы и прислушался. Звук был слишком ровным и беспрерывным, чтобы его могло произвести человеческое горло. Чем сильнее Торис прислушивался, тем громче звучала в его ушах эта болезненно высокая нота.

"Что это может быть за звук?" - спросил Торис самого себя и прислушался, пытаясь разгадать если не источник звука, то хотя бы с какой стороны он доносится. Считалось, что Милил очень любит играть на горне.

- Торис.

Это слово возникло из хора молитвенных обращений прихожан, хотя никто кроме него его не слышал.

- Торис.

Ошибиться было невозможно, и Торис почувствовал, как в нем нарастает страх.

- Торис.

- Что? - прошептал юный жрец Ми-лила, покрываясь мурашками.

- Не успокаивайся, Торис.

- Кто ты? - прошептал Торис с трудом сглотнув.

- Зверь все еще жив.

- Какой зверь?

- Казимир

Торис побледнел. Упершись дрожащи

ми, мгновенно взмокшими руками в холодное сиденье массивной каменной скамьи, спрятанной между колоннами, он попытался взять себя в руки и, собравшись с силами, снова спросил:

- Кто ты?

- Избави их от зверя, Торис!

Не обращая внимания на дрожь в ногах, Торис встал со скамьи и зашагал вдоль колоннады. Может быть, ему удастся спрятаться от этого голоса? Может быть, это и не голос был вовсе, а просто усталость, голоса молящихся и вой ветра сыграли с ним злую шутку? Запинаясь, он шел вдоль ряда каменных колонн, а голос звучал все настойчивее: