Александр Громов - Человек отовсюду

Что ему не так, спрашивается?

Детская загадка. Так уж устроен человек. Если он подручный у богов, то почему сам не бог? Обидно. Всякому хочется вскарабкаться повыше, и если ты уже достиг своего потолка, а кто-то известный тебе попер выше – это трагедия всего остатка жизни. Хочется заорать на весь белый свет о попранной справедливости – и орут ведь кто гневно, а кто слезливо. А кто-то молчит и пьет, заглушая боль от несбывшихся надежд. Не бог ты, парень, ну и я не бог, так давай-ка выпьем как смертный со смертным, сделав вид, что не больно-то и хотелось нам быть богами…

Какой там древний землянин говорил, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме? Юлий из рода Цезарей, что ли? Или Цезарь из рода Юлиев? Не помню.

А еще лучше быть первым в такой деревне, где о существовании Рима и не слыхивали.

– Не хватит ли уже? – осторожно спросил я, когда Вилли заставил столешницу растить вторую бутылку.

– Что ты понимаешь! Не хочешь пить – не пей, но сделай вид, будто пьешь. Мне приятно будет.

– А если девочка проснется?

– Куда там! Ей еще часа три спать, не меньше. Мы с тобой за это время и третью приговорим, и протрезвеем. Я кораблю велел, чтобы он протр… протрезвил нас. – Речь Вилли мало-помалу становилась невнятной. – Ну, твое здоровье, мусорщик! С почином!

– А что потом? – спросил я.

Вилли икнул и уставился на меня.

– Когда потом? В каком смысле потом?

– Ну, потом, когда придет время передать девочку в Ореол? Мы сами туда явимся или дождемся здесь представителей?

– Дождемся. – Вилли погрозил мне пальцем. – А ты не спеши. Ишь, шустрый какой нашелся. Вижу, куда ты клонишь. Хочешь увидеть внешний уровень подробнее, а? Будет тебе подробнее. Увидишь. Вот передам тебя им вместе с девочкой – и увидишь… то, что они захотят показать…

Он вновь завладел бутылкой и задребезжал ее горлышком по краю бокала.

– Что-о?

– Что слышал. Ты отправляешься в Ореол. Это решено, и не мною, а… бери выше. Понятно?

Невидимый обух вновь стукнул меня по темени.

Едва ли не впервые мне изменило чувство времени. Возможно, прошло часа три, а может, всего-навсего час – я не отследил. Франсуаза спала, Вилли сосал глисс. Сперва он требовал, чтобы я не отставал от него, потом махнул на меня рукой, обозвав подлым трезвенником и ренегатом. Пьянея, он все более мрачнел, иногда принимаясь неразборчиво бормотать себе под нос, то ли на что-то жалуясь, то ли кому-то угрожая. Не скажу, что он смахивал на мусорщика в нормальном человеческом понимании, но на архангела не походил точно. Когда вторая бутылка была опустошена, на свет появилась третья. Один раз Франсуаза тихонько простонала и перевернулась на другой бок. Плед тотчас пополз, укрывая ее с предупредительностью вышколенной нянечки. Я подумал, что, проснувшись, девочка перепугается насмерть, оказавшись неизвестно где в компании двух незнакомых типов – одного слегка пьяного и сильно ошарашенного и другого пьяного почти мертвецки. Чего ради Вилли так насосался? Работничек…

Но девочка не просыпалась, и мои мысли покатились по другой колее. Что ждет меня в Ореоле? Гадать скорее всего бесполезно, но можно предположить: мне предстоит пройти еще один учебный курс. Шпионом Тверди я стал сам, шпионом Земли меня сделали, а теперь из меня начнут лепить тайного агента Ореола. Агент по работе с людьми или мусорщик – для Ореола это все равно, потому что, как ни назови, суть не изменится. И я добровольно пойду на это.

Интересный вопрос: а почему? Разве я не патриот Тверди? Конечно, патриот, коли я дрался за ее свободу и работал ради нее на Марции. Или, может, я не патриот человечества? Тоже ведь патриот. Если всем населенным людьми мирам придется драться против внешнего могущественного противника, человечество может на меня рассчитывать. Положим, в его масштабах я сущая пылинка, ничтожный единичный атом, но это уж вопрос самоуважения: или ступай драться за человечество, или вычеркивай себя из его рядов. А я все-таки человек, Вилли дал понять, что ореолитом я не стану ни при каких обстоятельствах, для них я наемник со стороны, низшее существо. Правда, служить передовому отряду человечества и тем помогать прогрессу воистину космических масштабов, наверное, дело благородное… но я все равно низшее существо, не лишенное, однако, остатков самолюбия. Так какого же рожна я намерен прыгнуть в воду, не разведав предварительно ее температуры и глубины?

Вилли пил, а я пытался найти иной ответ на этот вопрос, кроме очевидного, и не находил. Наверное, его и не было. Во-первых, кому понравится, когда у него стирают часть памяти? Во-вторых, меня просто-напросто поманили колоссальными возможностями, и я клюнул на приманку. Вдобавок, если верить Вилли, ореолиты ничего, в сущности, не имеют против человечества, и это похоже на правду, коль скоро они не расселились по всей Галактике, а отделились, создав для себя Ореол. Гибель Марции – частность, санитарная операция, возможно, и впрямь пошедшая человечеству только на пользу, если предвидеть отдаленные последствия. Само собой, я их не предвижу, не в силах предвидеть, и вынужден верить на слово… или не верить, это уж мое дело. Мне разрешается думать все, что я захочу, потому что от моих мыслей ровным счетом ничего в Мироздании не изменится. Удобно? Пожалуй. Обидно? Не то слово.

Не потому ли Вилли подносит к губам бокал с регулярностью поршня, что его гложет тоска от причастности к великому при сознании собственной ничтожности?

Надо полагать, и я со временем стану таким же, что Вилли дает мне понять более чем наглядно?

А вот это мы еще посмотрим.

Прошло еще сколько-то времени. Вилли уже не бормотал, а мычал, повесив голову и раскачиваясь, как религиозный адепт на молитве. О глиссе, он, впрочем, не забыл и, хоть давно уронил бокал, время от времени сглатывал новую порцию непосредственно из бутылки. Я уже видел его таким и понимал, что корабль даст ему проспаться, не оставив серьезного похмелья, и, уж конечно, приберет за ним. Кораблю это раз плюнуть.

Вышло еще интереснее, чем я думал. Когда Вилли в очередной раз потянулся за бутылкой, последней не оказалось на месте. Она вообще исчезла, втянулась в столик, унеся с собой остатки глисса на донышке. Подняв голову, Вилли оглядел мутным взглядом столик, громко икнул и с полминуты смотрел на меня, по-видимому, мучительно пытаясь вспомнить, кто я такой и зачем здесь оказался. Я не собирался давать ему подсказок.

Затем он выругался – грубо и без выдумки, как ругались, помнится, лесорубы, работавшие в джунглях Тверди под началом Рамона Данте. Учитывая, однако, что минуту назад Вилли мог только мычать, это был прогресс.

– Т-ты еще здесь? – наконец вымолвил он, запинаясь. – Н-ну-ну…