Олдос Хаксли - Обезьяна и сущность

- Только потому, что люди помогли ему победить. И не забывай, что победить раз и навсегда Он не может.

- Почему же?

- Потому что Он не может не поддаться искушению и не довести зло до предела. А когда зло доходит до предела, оно всегда уничтожает само себя. И после этого снова появляется обычный порядок вещей.

- Когда еще это будет...

- В масштабах всего мира и в самом деле не скоро. Однако для отдельных людей - тебя и меня, например, - хоть сейчас. Что бы Велиал ни сделал с остальным миром, мы с тобой всегда можем действовать во имя естественного порядка вещей, а не против него.

Снова наступает молчание.

- Мне кажется, я все же тебя не понимаю, - наконец говорит Лула, - но это не важно. - Она опять пододвигается ближе, кладет голову ему на плечо и продолжает: - Теперь для меня ничто не важно. Пускай Он убьет меня, если захочет. Это не имеет значения. Во всяком случае, сейчас.

Он берет ее лицо в ладони, приближает к своему, наклоняется для поцелуя, и в этот миг экран темнеет и превращается в безлунную ночь.

Рассказчик

L'ombre etait nuptiale, auguste et solennelle. Но на этот раз торжественность свадебной ночи не нарушается ни бешено-похотливыми воплями, ни Liebestod, ни саксофонными мольбами о детумесценции. Пропитавшая эту ночь музыка чиста, но не наглядна, точна и определенна, но лишь в отношении реальности, которой нет названия, всеобъемлюща и плавна, но не вязка, свободна от малейшей тенденции властно прилипать ко всему, до чего бы она ни дотронулась и что бы ни охватила. Это музыка, пронизанная духом Моцарта, хрупкая и радостная, несмотря на свою причастность к трагедии, музыка сродни веберовской, аристократичная и утонченная и тем не менее способная на безрассудное веселье, равно как и самое точное понимание мировых страданий. Нет ли в ней намека на то, что в "Ave Verum, Corpus" {"Слава тебе, пресвятое тело" (лат.).} и в соль-минорном квинтете лежит вне пределов мира "Don Giovanni" {"Дон Жуан" (ит.).}? Нет ли тут намека на то, что уже (иногда у Баха и у Бетховена - в той конечной цельности искусства, которая сродни святости) выходит за пределы романтического сплава трагического и смешного, человеческого и демонического? И когда в темноте голос влюбленного снова шепчет слова: "...она стоит, являя собой любовь, свет, жизнь и божество", то не начинается ли уже здесь понимание того, что, кроме "Эпипсихидиона", есть еще и "Адонаис" и, кроме "Адонаиса", - беззвучная доктрина чистого сердца?

Наплыв: лаборатория доктора Пула. Солнечный свет льется сквозь высокие окна и ослепительно сияет на сделанном из нержавеющей стали тубусе микроскопа, стоящего на рабочем столе. Комната пуста.

Внезапно молчание нарушается звуком шагов, дверь открывается, и в лабораторию заглядывает директор по производству продуктов питания - все тот же дворецкий в мокасинах.

- Пул, - начинает он, - его высокопреосвященство пожаловали, чтобы...

Он останавливается, и на лице у него появляется удивление.

- Его тут нет, - говорит он архинаместнику, который вслед за ним входит в комнату.

Великий человек поворачивается к сопровождающим его двум служкам и приказывает:

- Посмотрите, может быть, доктор Пул на опытном участке. Служки кланяются, скрипят в унисон: "Слушаюсь, ваше высокопреосвященство" - и уходят.

Архинаместник садится и изящным жестом приглашает директора последовать его примеру.

- Кажется, я вам еще не говорил, что пытаюсь убедить нашего друга принять постриг, - сообщает он.

- Я надеюсь, ваше высокопреосвященство не имеет в виду лишить нас его неоценимой помощи в деле производства продуктов питания, - взволнованно отзывается директор.

Архинаместник успокаивает собеседника:

- Я прослежу, чтобы у него всегда было время помочь вам дельным советом. Однако я хочу быть уверен, что его способности пойдут на пользу церкви.

Служки снова входят и кланяются.

- Ну?

- На участке его нет, ваше высокопреосвященство.

Архинаместник сердито хмурится, директор корчится под его взглядом.

- Вы как будто говорили, что в этот день он обычно работает в лаборатории?

- Так точно, ваше высокопреосвященство.

- Почему же его нет?

- Не представляю, ваше высокопреосвященство. Он никогда не менял расписания без моего ведома.

Молчание.

- Мне это не нравится, - сообщает наконец архинаместник. - Очень не нравится. - Он поворачивается к служкам: - Бегом в центр, отправьте полдюжины верховых на его поиски.

Служки кланяются, издают синхронный писк и исчезают.

- Что же касается вас, - повернувшись к перепуганному бледному директору, говорит архинаместник, - то, если что-нибудь случится, вы за это ответите.

Величественный и гневный, он поднимается и шествует к выходу.

Наплыв: монтажная композиция.

Лула со своей кожаной сумкой на плече и доктор Пул с ранцем, состоявшим на вооружении в армии еще до Этого, карабкаются через обвал, перегородивший одну из великолепно спроектированных автотрасс, которые еще бороздят отроги гор Сан-Габриэль.

Открытый всем ветрам гребень горы. Двое беглецов смотрят вниз, на необозримый простор пустыни Мохаве.

Следущий кадр: сосновый лес на северном склоне. Ночь. В пробивающейся сквозь кроны полосе лунного света доктор Пул и Лула спят, укрывшись домотканым одеялом.

Скалистое ущелье, по дну которого течет ручей. Любовники остановились: они пьют и наполняют водой бутылки.

А теперь мы в предгорьях, лежащих выше уровня пустыни. Идти среди кустиков полыни, зарослей юкки и можжевельника несложно. В кадр входят доктор Пул и Лула; камера следит, как они шагают по склону.

- Натерла ноги? - озабоченно спрашивает доктор Пул.

- Нет, ничего, - бодро улыбается Лула и качает головой.

- Думаю, нам нужно скоро делать привал и перекусить.

- Как скажешь, Алфи.

Он извлекает из кармана старинную карту и изучает ее на ходу.

- До Ланкастера еще миль тридцать, - говорит он. - Восемь часов ходу. Нужно подкрепиться.

- А как далеко мы будем завтра? - спрашивает Лула.

- Немного дальше Мохаве. А потом, по моим расчетам, нам потребуется не меньше двух дней, чтобы пересечь Техачапи и добраться до Бейкерсфилда. - Он засовывает карту в карман и продолжает: - Мне удалось выудить из директора довольно много всяких сведений. По его словам, на севере люди относятся весьма дружелюбно к беглецам из Южной Калифорнии. Не выдают их даже после официального запроса правительства.

- Слава Вел... то есть слава Богу! - восклицает Лула.

Снова наступает молчание. Вдруг Лула останавливается:

- Смотри! Что это?

Она протягивает руку, и с точки, где она стоит, мы видим невысокую юкку, а под ней - изъеденную ветрами бетонную плиту, которая нависла над старой могилой, заросшей сорной травой и гречихой.

- Здесь кто-то похоронен, - говорит доктор Пул.