НФ: Альманах научной фантастики 24 (1981)

Ну вот, собственно, и рассказал тебе свой единственный секрет. Опыты над человеком - даже над собой - никто бы нам не разрешил. А шеф не стал бы их ставить, но тут вылез Гонсалес. Он начал опыт в Венесуэле, вспрыснул свой "включатель генов" себе в вену, эффект же, по его заявлению, должен проявиться ко второму дню той самой международной научной конференции, на которую мы с шефом и Николаевым приехали в Ригу. Гонсалес уже в Риге и в первый день конференции - то есть завтра, если на твоих часах сейчас еще нет двенадцати, - будет делать доклад об эксперименте. Он утверждает в своих публикациях, что эффект проявляется на восьмой день после вспрыскивания и реализуется в течение получаса, судя по опытам на шимпанзе. Словом, он намеревается превратиться в "сверхчеловека" на наших глазах.

Уж эти мне термины! Мы с шефом "сверхчеловеками" становиться не собираемся. Мало того, мы бы не пошли на этот эксперимент, если бы наши опыты на обезьянах не показали, что состояние имаго обратимо и через несколько дней самоликвидируется. Чему оно соответствует у человека? Скоро узнаем. Если гениальности - придется поработать над тем, чтобы человек подольше оставался в фазе имаго.

Мы трое бросили жребий, кому идти на эксперимент, а кому доклад делать. Мне - полоса везения - выпало первое. Шефу тоже. А кто-то должен ведь вести записи. Смешно смотреть на беднягу Николаева - как переживает. Особенно его смущает, что, судя по статьям Гонсалеса, у этого "сверхчеловека" совсем другая методика; и у его обезьян эффект скорее касается быстроты реакции, чем сообразительности; у нас они после опыта решают более сложные задачи, чем контрольные экземпляры, а у Гонсалеса те же самые, только быстрее. И сроки действия инъекций другие. …Интересно представить себе, каким бы сейчас было твое лицо, если бы ты и вправду читала это письмо. Но ты прочтешь его, только если все кончится плохо. Не знаю, правда, что здесь может значить слово "плохо".

А если хорошо - мы прочтем его вместе… Риша.

Почерк в последней фразе резко отличался от почерка, которым было написано все письмо. А слово "Риша" было изображено корявыми печатными буквами. За ним неумелый рисунок - девочка с длинной косой возле башни, украшенной схематическим изображением петушка.

– Ну, не плачь, Ришенька, - сказал мужчина сидевшей рядом с ним девушке. - Ты же видишь, все кончилось хорошо.

– Чего мне стоила эта неделя, дурачок! Особенно после того, как я увидела Гонсалеса.

– Ну, у него тоже проходит. Николаев старается вовсю. А теперь и шеф к нему смог примкнуть.

– Милый, мне было не до того, но теперь хоть скажи, отчего это случилось с Гонсалесом? Знаешь, как было страшно! Вышел на кафедру, положил перед собой бумаги, начал их читать вслух, сделал паузу, протянул руку к стакану с водой и вдруг раздавил его. Брови у него в стороны полезли, лоб сморщился, губы стали тоньше, из-за них клыки показались… Ассистенты - к нему, он их раскидал, одному плечо повредил. Потом забился под кафедру.

– Понимаешь, Маришенька, самое смешное, что Гонсалес и вправду получил человека во взрослом состоянии. Ты же прочла наконец мое письмо, я там упоминал гипотезу, называющую человека "дитятей обезьяны". Шимпанзенок похож на человека куда больше, чем взрослый шимпанзе, и горилленок больше, чем горилла. Не только внешне похож, но поведением, интересом к жизни, добродушием, терпимостью, с которыми у взрослых человекообразных плоховато. Видно, и вправду что-то когда-то случилось с детенышем какой-нибудь древней обезьяны… Он и вырос - и остался ребенком.

– А как же вы?

– Э! Нас, по существу, интересовала, как мы теперь понимаем, та стадия, на которой человек энергичней всего развивается. Мы хотели получить именно ее. Хоть и говорили об имаго. А у человека эта стадия - детство. Ребенок, дорогая моя, совсем, совсем не личинка. На ее роль, если уж пользоваться этой аналогией, больше годятся иные взрослые. Ведь личинка не развивается, даже если растет. Гении - те, кто детскую способность развиваться сберегает в себе до конца.

– Не надо.

– Почему?

– Пусти.

Лицо у нее было замерзшее.

– Не надо.

"Ничего, это она так", - решил я.

Если б можно было просто привстать и дернуть за кисточку торшера. А что тут такого?

Я встретил ее полчаса назад: она выходила из театра, и мы чуть не столкнулись.

– Таня! - выдохнул я.

Мы не виделись десять лет. Вернее, я видел ее только из зала. Но она вдруг пошла со мной. Я позвал - и она пошла. А когда к человеку приходит чудо, самое умное, что он может сделать, - не спугнуть его удивлением.

– Слышишь, не надо.

– Но я…

– Отпусти.

– Но я же только…

– Я забыла в сумке платок.

"Так тебе и надо, - сказал я себе, вставая с дивана. - Слюнтяй!" Когда я позвал ее, на улице были сумерки. Потом я тянул ее по темному коридору и предупреждал: "Тут сундук, а тут ступенька", и старался, чтобы не услышали соседи. А она с чужим, "дамским" голосом, в роскошной распахнутой шубке…

Теперь шубка валялась пустая. А она сидела под самой лампой, и у нее было такое забытое Танино лицо…

"Осел, - сказал я себе. - Ты же хотел, чтобы она к тебе пришла. И вот она здесь. Не разыгрывай идиота".

"Смотри, - сказал я себе еще, - ну что ты раскис? Разве есть в ней сейчас хоть что-то от Таньки - лаборантки с рыжими хвостиками? Она актриса. Самая модная, просто прима. И выбрось в мусоропровод свои дурацкие чувства".

И зачем я ее привел? Самое лучшее было бы сейчас извиниться и вызвать такси. Я подал бы ей раздушенный шарфик и втолкнул бы ее в машину. И засунул бы вместе с ней те забытые дни… …Она сидела, опершись виском о пальцы. Прозрачным Таниным виском о те самые пальцы…

Я вижу, как будто сейчас, белый палец на желтом пластике. Это было десять лет назад в моем лабораторном отсеке. Галатея давала на осциллограф какие-то формулы. Я все еще делал вид, что тоже их понимаю.

Дверь распахнулась. Рыжая Танька-лаборантка, та, что хочет стать артисткой, вошла, качаясь на "шпильках".

– Привет вам, Машина! - пропела она и провела по корпусу Галатеи пальцем с неровным ногтем.

И тут луч моей машины забегал, дробясь зигзагами, а приборы разом зашкалили.

"Да ты что? - сказал я себе в ответ на свою догадку. - Ну при чем здесь Танька?.. И надо же такое выдумать!" В этот день я первый раз сменил Галатее кристалл: он вдруг не выдержал перегрузок. (Она была биоэлектронная, эта моя машина. Электронный блок управлял в ней синтезом ячеек мозга: серого вещества. И это вещество тоже подключалось к управлению. Так что практически она могла самосовершенствоваться до бесконечности… Я собрал ей электронику, построил первичную биоцепь, смонтировал слух и зрение… Но тут она стала "думать", и я запутался в ее новых схемах.) На другой день кристалл пришлось менять снова. Через день - еще раз.