НФ: Альманах научной фантастики 24 (1981)

А потом я встретил у своего отсека Димку с Аликом.

– У антеннщиков новенькая, вот это да! Видел? - восхищался Алик.

– Вид клевый, - согласился Димка. - Абсолютно.

– Татьяной зовут. У меня предки на даче. Как думаешь, танцевать она любит?

– Черт ее поймет!

– А ты что, уже интересовался?

– А как же? Выпендривается.

– И правильно делает. Вот если б ты был блистательный шеф…

– Ну, тогда бы она не часто меня тут встречала. -…Или хотя бы критский царь Витька-Пигмалион, творец Галатеи… Эй, Вить! Что это она повадилась в твой отсек?

– Кристалл, конечно, скис опять? - вошел я к Галатее. И, не глядя, взялся за паяльник.

– Противно, когда запускают руки тебе во внутренности, - заявила Галатея. - Ты их хотя бы мыл?

Я не ответил.

– Что ты дергаешь провода? Думаешь, это веревки?

– К сожалению, не думаю, - отрезал я. - Морочишь девчонке голову, даром что машина.

У Галатеи засветились контакты. Вспышка. Еще вспышка. Молчание.

– Вот что, - сказала наконец Галатея. - Поболтаем о чем-нибудь другом, ладно?

О другом. Как будто в моем мозгу кто-то смонтировал переключатель.

– Хорошо, о другом. Над чем ты сейчас думаешь?

– Плюс-минус бесконечность через временной параметр…

– Машина времени?..

– Пока только принцип.

– Так…

– Ты считаешь это фантастикой? Но в конце концов двигаемся же мы в трех измерениях…

– И что-то выходит?

– Вроде.

– Так… так… - Я отбросил тестер. - Новые уравнения записаны у тебя только в буфер?

– А ты думал, в табличку над дверью?

– Но при перегрузке из буфера все стерлось. Все.

– Да.

– Сколько тебе понадобится, чтоб вывести все сначала?

– Месяца три.

– А потом опять явится эта рыжая?

Пигмалион не был критским царем. Историки придумали это позже. Пигмалион жил в хижине из кизяка и лепил поделки на критский рынок.

Великие дарили миру свои творения. А Пигмалион делал статуэтки по десятку в день. И ваял он не из слоновой кости. Просто брал глину в своем огороде. И потом отжигал в печи, как сосед-горшечник.

– А вот кому Афина-Паллада? Эй, пастух, Афина-Паллада за полкозы! Афина-Паллада и три головки чеснока в придачу. Крепкая Афина, не боится никаких переходов. (Обожженная в огне Афина и вправду была крепкой.) А возвратясь с рынка, Пигмалион сидел у порога и мял в пальцах теплую глину.

– Что ты там лепишь, сосед? Не божественную ли Геру в час, когда матерь богов Гея исторгла ее из чрева?

– Что ты, сосед! Боги бессмертны. И Гера родилась такой же волоокой и полногрудой, какою любит ее и ныне отец богов Громовержец. Потому и закрепляю я образ богов жестким огнем, что он неизменен. А в час вечернего отдыха леплю я дитя, которое поклонится ходу времен и станет в свой час женщиной. Ибо я одинок.

И Пигмалион слепил дитя из мягкой глины. И днями лежало оно под горячим солнцем, а вечерами он касался его своими широкими, как совки, пальцами. И оттого ли, что, податливое и нежное, оно купалось в лучах, или от силы творящих рук, но оно становилось все больше, росло. И вот однажды, когда ночь спустилась особенно рано, а Пигмалион прибрел к хижине позже обычного, он провел было, как всегда, ладонью по торсу ребенка, но вдруг отдернул руку.

– Нет, - сказал он. - Довольно. Я дал тебе тепло и первоначальные формы. Я научил тебя менять эти формы, чтоб делать их более зрелыми. Я дал тебе гибкость, которой лишены твои братья по глине. А теперь не буду тебя касаться, и посмотрим, что дашь ты себе сама и какой путь изберешь. Потому что каждый избирает себя. И это и есть лучшее.

Да, это и есть лучшее. И вот этот идиот с лучшими в мире мозгами (моя машина, моя Галатея!) может вырастить себе сколько угодно извилин. Он мог бы стать Эйнштейном в сорок девятой степени. А предпочел разыгрывать какого-то примитивного Ромео.

– Балда, осел беспросветный, - кричу я Галатее, - ведь она же рыжая. Рыжая, ногти обломаны и не знает даже логарифмов.

В этот день я в первый раз по-настоящему замечаю Таньку. И еще я вдруг обнаруживаю, что, думая о моей машине, называю ее "он".

В этот день я в первый раз замечаю Таньку. И на другой день я замечаю ее тоже.

– Приветик, - входит к нам Танька, качаясь на "шпильках".

Все лампы Галатеи переходят в режим перегрузки.

А я достаю папиросу.

Белый палец гладит лоб Галатеи. Тупой палец с коротким ногтем. "По существу, это просто уродливо", - говорю я себе.

Если б начать все сначала, я смотрел бы только на девушек, у которых есть маникюр. Не слишком бледный.

Сначала была Алена. Мы были тогда студентами, вечерами сидели в библиотеке, Алена прижимала к виску тупой палец, а я смотрел, как она это делает.

Если бы начать все сначала, я смотрел бы лучше труды по новой математике и, может быть, постиг бы матричные скопления высших порядков. А я смотрел на ее руки в пятнах химикалий и на то, как она сидит, подогнув ногу.

– На вечере будете? Я выступаю, - сообщает Танька-лаборантка. И подносит пальцы к виску знакомым Алениным жестом.

– Я тебе нужен? - спрашиваю я Галатею, когда стихает стук каблучков.

Я заранее поставил ей два пушпуля [пушпуль - пушпульная (двойная) схема] на вход: против перегрузок. Но черт ее знает… Валерьянки ей не дашь, курева не предложишь. Сам я стал курить по две пачки в день.

Алена была рыжая, так что Димка сказал про нее однажды: "Подумаешь, золотое руно!" - Добрый день, Машина, - следующим утром кивает Танька и отбрасывает рыжие волосы.

И что-то сжимает мне грудь. Так же как когда-то…

Алена. Я был не интересен ей и не нужен. А я сидел на лекциях и писал в конспектах: "Алена". И ждал, когда придет вечер и можно будет пойти по ее улице, подняться по ее лестнице, позвонить и слушать ее шаги: как они рождаются, как приближаются…

Если б начать все сначала, я читал бы в те вечера солидные журналы… А я ходил по Фонтанке, смотрел в черную воду…

И тогда я задумал этот мой совершенный мозг - мою машину. С которой не могло бы такое случиться.

– Вспомни, Галатея, я рассказывал тебе об Алене?

– Алена… Алена… - вспоминает Галатея. - Это статуя. Из белого мрамора. Она теплая. Она живая… Она прекрасна… Ее никогда не будет… И, может быть, она немножечко Таня.

– Ну знаешь! Такого я не мог тебе рассказать!

– Вы обо мне забыли? - услышал я голос своей гостьи.

Это была Таня. Она сидела, поджав ногу, и пыталась натянуть на колени юбку.

– Таня, - сказал я. - Таня. - И почувствовал, что охрип.

– А я все вспоминаю, - перебила она, - у вас была машина. С каким-то античным именем?..

Как будто меня стукнули по затылку. Потому что Таня сидела под лампой, и свет запутался в ее волосах, и я как раз почти убедил себя, что Галатея тут ни при чем. -…с ней еще что-то тогда случилось?

"Не хочу вспоминать, - остановил я себя, - не хочу!" Но мало ли кто чего не хочет!