Юрий Максимов - Зиккурат

Тоска накатывала часто, особенно сильно – вечерами. Тюремщики запирались в своих норах, следить было не за кем, Узкий приносил еду в шкатулочке и уходил, а Магану оставался один и грустил. И даже плакал иногда, тихо, размазывая кулаком слезы по щекам.

В такие минуты хотелось встать, пройти в средний коридор, позвать Энмеркара… Но вместо этого Магану смотрел на стену, где остались засохшие темно-красные полосы, – и снова пробуждались обида и гордость… Тогда он просто забирался в заросли и кутался в одеяло, чтобы еще один вечер поскорее пролетел мимо.

Он полюбил сны. Почти каждую ночь снился Аган – город, отец, уроки в Доме Табличек. И все с ним разговаривали. Даже Энмеркар снился, только не такой, как сейчас, а прежний, хороший. Они купались в речке, лазили по деревьям, а и иногда забирались на отцовский летатель и парили над городом.

Ну почему нельзя заснуть на много-много дней? Теперь Магану обрадовался бы даже Сну. Если бы только там не были такие страшные тени…

А днем с ним разговаривал только Узкий. Но разве это разговор? Несколько никчемных слов сухим, равнодушным голосом.

Магану подумывал как-нибудь сам спросить, но так и не решался. Мало ли чего? Да и о чем можно говорить с машиной?

Но однажды утром, когда «рубо», вихляя ножками-палочками принес завтрак, мальчик неожиданно для себя решился. И заговорил первым.

Песчаный ад. Раскаленное пекло. Снова бегу к далекой келье. Запрограммировать, что ли, чтобы выбрасывало поближе? Пожалуй, не стоит. Надо чтобы у меня не только вид, но и внутреннее состояние было, как у путешественника. Пусть и десятиминутного. А с бурдюками это и того тяжелее. Шлепают по спине и груди при беге. В следующий раз сделаю их поменьше, а то просто безумие такую тяжесть таскать. Пот стекает по бровям, застилает глаза. Господи, что же за место такое? Неужели действительно в пустыне так плохо?

Но вот наконец дверь. Секунд десять стою, пытаясь отдышаться, чтобы голос не дрожал. Стучусь.

– Молитвами отец наших Господи Иисусе, помилуй нас!

А все равно дрожит. И спина успела взмокнуть. Еще бы, такой кросс при пятидесяти по Цельсию!

– Аминь.

Засов скрипит, дверь открывается.

Ну, вот и тень, и прохлада, пусть и с запахом моченых прутьев и пыли. Сбрасываю мехи на пол, киваю Филиппу, называю свое имя и дело. Сажусь на циновку, жду. Получаю кружку воды, с жадностью выпиваю.

Смуглый старец в выцветшей рясе сидит все там же, под иконами, напротив корзин. Все так же, склонившись, плетет прутья, наращивая корзину. В этот раз уже в два раза стенки больше. Странно. Впрочем, сегодня я медленнее бежал, да еще и ждал снаружи, прежде чем постучать.

– Авва, к тебе брат Николас пришел. Что скажешь?

– Филипп, подложи-ка прутьев. А то эти уже почти все вышли.

Все понятно. Ладно, теперь уже не отмолчишься, авва. Не дожидаясь приглашения, пододвигаюсь к Эпихронию и спрашиваю:

– Отче, как мне спастись?

– Евангелие имеешь? – не поднимая глаз отвечает авва, голос тихий, бесстрастный.

Внутри все замерло, как перед прыжком с вышки… он заговорил со мной! Я говорю со старцем!

– Да, имею.

– Читай. Сего достаточно.

И снова – перебирает мозолистыми пальцами дрожащие прутья, вплетая их в круг, один, другой… Сзади пыхтит Филипп, садясь на пол – знаю, сейчас начнет обстругивать ветки. Растерянно моргаю, глядя перед собой. Набираю в грудь воздуха:

– Авва, я хотел бы слышать и от тебя назидание. Скажи мне что-нибудь для пользы души моей.

– Если молчание мое не приносит пользы, то и слово мое не принесет.

Даже не взглянул на меня! Да он просто глумится надо мной! Будто это я здесь программа, а не они! Я чувствую, как кулаки сами сжимаются, внутри клокочет ярость. Глубоко вдыхаю и выдыхаю несколько раз, пытаясь успокоиться. И одновременно с тем судорожно перебираю в голове причины… Почему? Что не так? Сдаюсь. Пробую прямо, по-человечески:

– Отче, у меня много вопросов. Мне не с кем их обсудить. Почему ты не отвечаешь мне?

– Для того, кто верует – нет вопросов, для того, кто не верует – нет ответов.

Обида, пронзительная и жгучая, как в детстве…

– Отче, прошу тебя…

– Филипп, а что это мы в праздности сидим? Почитай-ка псалтирь.

Сзади шуршит, поднимаясь, здоровяк, проходит мимо меня, в глаза мне летят ошметки соломы с его рясы. Размеренно тянется к окну, бережно, обеими руками берет верхнюю книгу, отшагнув, разворачивается к иконам… Поклонившись до земляного пола, открывает расписанные буквами страницы, начинает монотонно бубнить:

– …Я был нем и безгласен, и молчал даже о добром; ибо отверзлись на меня уста нечестивые и уста коварные; говорят со мною языком лживым; и если приходит кто видеть меня, говорит ложь; сердце его слагает в себе неправду, и он, выйдя вон, толкует. А я, как глухой, не слышу, и как немой, который не открывает уст своих; я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать мне языком моим; буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною…

Встаю с досады и в три шага выхожу из кельи. Хочется хлопнуть дверью, но не получается – она тугая, только скрипит. В этот раз Филипп, естественно, не вышел меня проводить. Ну и ладно. Пусть себе сидят в своей лачуге. Да пошли они все… Где здесь «меню»? Вот… «Выход», и побыстрее!

– Энмеркар сказал, что ты – ненастоящий, – заявил Магану, вызывающе глядя снизу вверх в непроницаемое лицо Узкого. – Просто машина, которую собрали земляне руками. И ты не можешь думать сам.

– Энмеркар лишь повторяет то, что ему говорят земляне, – спокойно отозвался «рубо».

– А они могут врать?

– Чаще, чем можно подумать, глядя на их лица.

Мальчик рассмеялся:

– Значит, это он не может думать сам, если просто повторяет их слова.

«Рубо» неторопливо кивнул:

– Зато ты можешь думать сам.

– Да! Потому что я не раб! И никогда не буду им!

– Не будешь.

– А ты… раб?

– Все «рубо» – рабы. Земляне подчинили нас очень давно.

– Разве не они вас собирают руками, как дварские машины?

– Нет. Мы рождаемся в больших домах, которые называются «завод». Мы рождаемся от усилия других «рубо». Так же, как земляне рождаются от землян. На «заводах» есть земляне, но они лишь смотрят за тем, как специальные «рубо» порождают новых «рубо». Сразу, как только появляется на свет кто-то из нас, земляне забирают его и ставят прислуживать на то место, которое определили заранее.

– Значит, тебя тоже оторвали от родителей? – нахмурился Магану.

– Можно сказать и так.

Мальчик поразмыслил, что бы еще спросить, но пока он думал, Узкий развернулся и ушел, равномерно цокая тонкими ногами. «Не так-то хорошо земляне воспитывают своих рабов, раз те уходят без разрешения», – с неудовольствием заметил Магану, но тут же переключил внимание на принесенный в шкатулочке завтрак. Опять оказалась желтоватая невкусная каша и большая лепешка со вкусом рыбы.