Юрий Максимов - Зиккурат

Покончив с едою, он забрался в заросли, в свое «гнездышко», свитое из одеяла, и принялся выдумывать вопросы, какие можно задать Узкому, когда тот придет в следующий раз с обедом. Потом напрягать мозги наскучило, и Магану выбрался в коридор, чтобы продолжить слежку за тюремщиками.

Зачем ему это? Прямо он никогда не продумывал, но общее представление имелось, пусть и несколько расплывчатое. Магану хотел узнать о тюремщиках как можно больше и надеялся, что однажды выведает какой-нибудь секрет, который поможет вернуться домой.

Кроме трех всеобщих выходов в трапезную, каждый землянин по отдельности вылезал из своей норы. Как правило, они ходили в нужник или в комнату с водой из потолка. Волосатое Пузо часто ходил в гости к Тесипу и Энмеркару. Тесипу иногда ходил к нему. Остальные были как бы сами по себе. Однажды вечером, возвращаясь после слежки, Магану с неприятным удивлением обнаружил в саду Желтую Рожу. Тюремщик сидел справа от двери, подогнув под себя ноги и сложив руки на животе. И ничего не делал. Смотрел на цветы. Мальчик не решился входить, пока чужак внутри, так и стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. Желтая Рожа проторчал так не меньше трех ушев, а затем поднялся и вышел. На следующий вечер после ужина он опять пришел и сел на то же самое место, даже не стесняясь Магану, который был на этот раз у себя.

Отстоять территорию оказалось делом нехитрым. В третий раз мальчик не стал доедать липкое серое крошево, что принес «рубо», а вывалил его аккурат на то место, где садился землянин. Сам спрятался в гущу зарослей, глядя сквозь листву.

Желтая Рожа оказался на редкость понятливым. Он действительно приперся опять в сад, однако, увидев испачканным любимое место, молча повернулся и вышел. Больше он уже не посягал на его территорию. Но и подделывать улыбку перестал, завидя Магану в коридоре.

Самым угрюмым из землян был Бледная Вонючка. Он лишь неприязненно хмурился, если случайно замечал мальчика. Однажды, еще давно, Магану подсматривал за обедом тюремщиков и увидел, как Бледная Вонючка раздраженно кричал, махал руками, а потом встал и отбросил пищевую шкатулочку. И сразу вышел, Магану едва успел отбежать в соседний коридор. И после того несколько дней злобный тюремщик не выходил из своей норы к общей трапезе. Так Магану понял, что земляне могут ссориться. «Совсем как дети», – насмешливо подумал он. На Агане взрослые никогда не ссорятся. По крайней мере так явно.

А еще Бледная Вонючка был единственным, кто ходил в дальнюю комнатку с черным костюмом на стене и надолго запирался в ней. Если прислонить ухо к холодной двери, можно было расслышать, как он бормочет там что-то. Один… Наверное, разговаривает со своими анаким. Поначалу так Магану решил, но потом вспомнил, что Энмеркар говорил, будто у тюремщиков нет анаким, а есть какой-то один, о котором не говорят… Чудаки, короче говоря.

Бродя по пустым коридорам, Магану лениво вспоминал все это. Негусто. Так ничего особенного он и не вызнал. Даже если приплюсовать услышанное от Энмеркара. Хотя еще не известно, стоит ли этому верить… Но теперь… теперь можно будет разузнать все. Сильно просчитались тюремщики, посылая к нему раба, говорящего на человечьем языке…

И тут он вдруг понял. Что-то не так. Откуда «рубо» знает… Стало тревожно, будто ветер заныл в душе. Магану повернулся и побрел к саду в глубокой задумчивости. По пути и решил, о чем спросит Узкого, когда тот принесет обед.

В следующие дни чего я только не перепробовал! Удавалось отыскивать все фразы, которыми отшивал меня Эпихроний, они действительно были взяты из того житийного материала, что я, на свою беду, скопом вывалил в анализатор. Методично стирал эти ответы из памяти, но хитрый старец умудрялся каждый раз находить новую отговорку.

Я пытался экспериментировать с внешностью. Как-то, разозлившись, запрограммировал себе имидж старца, приковылял со своим виртуальным учеником и вонючим мулом к келье, но и тут Эпихроний выкрутился: вышел с Филиппом загодя встречать меня, пали оба на колени, потом отвели в келью, подали воды умыть руки, затем учеников отправили готовить похлебку, а старец все кланялся и говорил, что это он должен получать от меня наставления и будет рад услышать нечто назидательное для души своей. Пожалуй, никогда я не чувствовал себя так глупо. Даже бороду свою, не в меру длинную, не знал, куда деть. Еле нашелся что пробурчать – какие-то цитаты из древнего патерика. На том беседа и прекратилась.

В другой раз я сгенерировал целый отряд, а себя нарядил в образ военачальника, якобы проезжавшего мимо. Тогда Эпихроний начал юродствовать – делать вид, что он безумен. Едва я приблизился, то увидел, что старец сидит на «крыльце», жует черствый сухарь, весь засыпавшись крошками, и рыгает. На мои расспросы отвечал одно: «Денег дай», а когда я повелел отсыпать ему золотых, он немедленно принялся разбрасывать монеты. Что и говорить – мои виртуальные воины оказались не шибко дисциплинированы, кинулись подбирать, кто-то начал драться, короче, полный бедлам. В наказание я отправил этих дураков туда, куда уходят все деинсталлированные программы.

После этого фиаско я надолго разочаровался в своей затее и несколько дней совсем не ходил в виртокамеру. Однажды чуть не удалил всю эмуляцию, но – «рука дрогнула». Уже понимал, что не смогу избавиться от этого наваждения просто так. Презрение Эпихрония задело меня за живое, как непостижимая головоломка точила нервы, не давая покоя.

Я вернулся к тому, чтобы читать патерики самостоятельно. Забавно: сначала я полагал, что эмуляция поможет мне освоить их без чтения, теперь же я читал, чтобы освоить эмуляцию. Здесь было зарыто нечто более серьезное, чем затруднения с прохождением очередной игры. Как бы это безумно ни звучало, но мне все чаще казалось, что поведение виртуального старца – следствие не ошибки в программе, а ошибки во мне. Иногда, читая патерики, бывало, кольнет что-то изнутри, словно разгадка рядом…

Эмуляция завладела почти всем моим вниманием. Я ходил на завтраки, обеды и ужины, но почти всегда молчал, как Сунь, на вопросы отвечал односложно или даже невпопад. Перестал выпендриваться с нарочитыми опозданиями, и приходил к самому началу, к молитве. Вася будто присмирел, и общую молитву мы читали по очереди, кроме Суня, который с улыбкой кивал и молчал. Что бы ни происходило в его душе, но вежливое китайское упрямство в нем осталось неистребимым. Впрочем, когда кто-то другой читал, он осенял себя крестным знамением вместе со всеми. Наверное, все-таки молился про себя.

Я перебирал самые разные варианты. Делал старца моложе, пробовал разные национальности, из копта – в грека, из грека – в эфиопа, из эфиопа – в римлянина. Результат был все тот же. Молчание его, даже облеченное в скупые слова, оставалось молчанием. Жара, песок, скалы, келья, полутьма, иконы, корзины, здоровяк с кружкой воды, неподвижная сутулая фигура в профиль, седая борода, стекающая по груди, сухие пальцы, переплетающие прутья, молчание, чтение Псалтири… Эта схема успела впаяться мне в сознание, я закрывал глаза и снова видел ее. Пару раз мне снилось, будто старец меня принимает по-доброму, как описано во всех этих патериках, улыбается мне, и мы разговариваем всю ночь напролет, но стоило проснуться, и я не помнил из нашей беседы ни слова.