Борис Долинго - Другое место

Мишку подставил завотделением, это было ясно, но Мишка смог не просто не сломаться, но даже снова встать на ноги, причём в такой области, где мало кто из врачей чего смыслит - в программировании. Не знаю до конца, уж как он это делал, но деньги начал зарабатывать после ухода из больницы просто сумасшедшие: я тогда с ним ещё общался почаще, и видел, как поползло в гору благосостояние его семьи.

Правда, пару раз я встречал его с весьма подозрительными типами бандитской наружности, однако многие с уважением называют таких "крутыми". В компьютерах подобные субъекты, как правило, ни черта не смыслят, но хорошо платят тем, кто решает для них научные и околонаучные проблемы. Я догадывался, что именно на таких людях Михаил и зарабатывает свой очень неплохой кусок хлеба. Сам он мало чего рассказывал, а я не настаивал - и так всё ясно: без вычислительной техники сейчас в бизнесе никуда, хоть в легальном, хоть в нелегальном.

Несколько позже наше общение с Мишкой стало куда более редким, у него родился сын, он весь был в своих делах, да и у меня навалилось множество проблем с работой и прочей ерундой.

Должен сказать, что я всегда ему завидовал. Нет, не чёрной завистью - мне Мишка очень нравился, мы дружили, особенно в студенчестве, но он был такой способный. Взять, к примеру, все эти компьютерные штучки. Вот он врач, а освоил программирование так, что я, проучившийся на физфаке пять лет, и в подмётки ему не годился.

Я, отработав несколько лет в НИИ прикладной физики местного отделения Академии Наук, в конце концов, вынужден был сбежать оттуда в поисках более или менее приличного заработка, но собственные мои предпринимательские попытки окончились неудачей, и мне пришлось искать наёмную работу. Самое большее, что я сумел сделать, так это пристроиться исполнительным директором в филиал московской фирмы, торговавшей стиральными порошками и прочей дребеденью. Сперва всё было не так уж плохо, но после августовского кризиса моя зарплата превратилась из почти 1800 долларов в 350 (платили нам рублями), и руководство не спешило её пересматривать. Хотя, можно сказать, что мне ещё повезло: я знаю людей, которые после кризиса остались совсем без работы.

Однако я знал, что у Мишки дела как шли прекрасно, так и шли, и не сомневался, что и дальше у него всё будет, как надо.

Поэтому когда его жена Маша позвонила мне сообщить о времени похорон, я был просто в шоке. И ещё меня поразило, что Маша держалась очень спокойно, слишком спокойно для любящей супруги. Я задал несколько вопросов, но даже не по тону, а оттенку Машиного тона понял, что не стоит наседать на неё с расспросами, а, тем более, по телефону.

Сами похороны меня тоже немного поразили. Когда я на своей достаточно пожилой "девятке" подъехал к центральному городскому кладбищу, на котором последние лет десять хоронят только либо сверхуважаемых людей, либо крупных криминальных авторитетов, мне стало стыдно: народу было немного, но самой захудалой машиной оказалась новая "Волга ГАЗ-3110" Машиного папы-профессора, которую, как я слышал, Арсению Петровичу практически подарил Миша. Причём похоронная процессия ожидалась с центрального въезда на кладбище, а не через "обычные" для всех рядовых граждан ворота.

Я скромно припарковался чуть в стороне от нескольких сверкающих металликом иномарок и направился к семье покойного. Маша стояла и разговаривала с парой каких-то очень "крутых" личностей. Увидев меня, она сама направилась навстречу.

- Серёжа! Спасибо, что приехал, я тебе чрезвычайно признательна...

- Боже мой, Маша, мои соболезнования! - Я взял её за руки. - Не могу себе представить... Как такое произошло? Что, что случилось?!

- Серёжа! Не задавай мне пока вопросов, пожалуйста. Спасибо, что приехал, - снова повторила она. - Ты единственный из старых друзей Миши, да и, кроме того... - Маша немного замялась, а я смотрел на неё, ожидая продолжения. - В общем, его основные работодатели просили, так сказать, чтобы похороны проходили без лишней помпы, и чтобы людей было поменьше, хотя и устроили всё вот видишь, где...

- Без лишней помпы? - совершенно непроизвольно удивился я, косясь на немногочисленные но очень дорогие машины: там был даже "Лексус-RX300"!

- Серёженька, я потом объясню тебе ситуацию! Извини, ты побудь тут... - И она величественной походкой вернулась к людям, от которых отошла.

Я проводил глазами стройную фигуру в траурно-чёрном, но, на мой взгляд, коротковатом платье. Такое довольно простое, с первого взгляда ничем не примечательное строгое платьице. Долларов за 300.

От нечего делать, я вытащил сигареты и подошёл к Машиным родителям, тоже стоявшим особнячком. Мишины родители отсутствовали - собственно, у него их фактически, не было, а воспитала его тётка, майор милиции в прошлом. Но сейчас и её не было, и я не стал спрашивать у Маши, почему.

Там вообще была любопытная история детства: как он сам рассказал мне когда-то, мать бросила их с отцом, когда Мишке было 4 месяца. Отец через какое-то время завёл новую семью, а Мишка остался с сестрой отца, никогда не бывшая замужем и своих детей не имевшая. Впрочем, дама она была по своим временам состоятельная, так что Миша вырос, если и без настоящей материнской ласки (тётка его баловала, но бывала часто просто грубовата как работник органов), однако в полном достатке.

С Арсением Петровичем мы были знакомы ещё со свадьбы Маши и Михаила, поскольку я был там свидетелем со стороны жениха. Профессор с женой выслушали мои соболезнования, после чего Арсений Петрович попросил сигарету.

- Арик! - возмущённо-придушенным тоном просвистела Машина мама. - Держи себя в руках! Ты же бросил, Арик!

- Ну, солнышко! - пророкотал Арсений Петрович. - Ну не могу я с нервами совладать, ну что ты... Мы отойдём с Серёжей, чтобы на тебя не дымить.

Марина Степановна возмущённо надула губы, но скандала устраивать не стала, учитывая трагичность момента. Мы отошли в сторону и закурили. Арсений Петрович выглядел более растерянным и расстроенным, чем Маша, и это было мне почему-то неприятно.

- Ну, как он мог, ты подумай, Серёжа, как он мог! - Арсений Петрович, нервно затягиваясь, "выдул" сигарету за минуту, покосился на супругу, и, прикрываясь от неё спиной, попросил у меня ещё одну. - Я не знаю, что уж у Миши там такое стряслось, но совершить самоубийство! Бросить жену, ребёнка! Нет, ты подумай! Что значит: "какие-то неприятности по работе"! Что, у него было безвыходное положение?...

"Так-так", - подумал я. - "Вот это да! Действительно, какие такие "неприятности по работе"?... Ну что же за невезение у Мишки такое: сначала тогда, когда он работал ещё врачом, и теперь вот... Собственно, сейчас это уже невезением назвать просто кощунственно..."

Аресений Петрович продолжал излагать свои взгляды на аморальность самоубийства. Я слушал эти сетования, кивал, поддакивал и курил.