Юрий Никитин - Трансчеловек

Те, кто не ввел чипы, чувствуют себя спокойно и посмеиваются над нами, зачипенными, однако всякая палка о двух концах: выбрав спокойствие, они потеряли в оснащенности. Мы превосходим их по всем важным показателям: всю новейшую информацию ловим на лету, в любой момент получаем консультации, да и со здоровьем у нас не в пример лучше. Правда, как раньше не знали, какие добавки приведут к долголетию, а какие к раку, и потому изнуряли себя постоянными контрольными анализами, так и сейчас не знаем, как поведут себя чипы дальше, приходится постоянно проверять, как работают, одни удалять, другие заменять, долго привыкать, все-таки инородное тело, даже простую пломбу в зубе чувствуешь несколько дней, а тут целую горошинку под кожей…

Самые отважные или жадные, я один из них, при необходимости ставили сразу в кость, так болезненнее и опаснее, зато проще потом в работе. И снова мучительные тесты, проверки, анализы. Все новое, не опробованное за долгие годы на других. Мы и есть эти другие!

Аркадий и Жанна, Леонид и Михаил с женами, как и все мои друзья из того теплого мира, в который меня ввела Каролина, этот новый страшноватый мир так и не приняли. Не то чтобы категорически отвергли, это только Аркадий был категоричен, но все же не приняли. Милые хорошие люди. Умеют пользоваться столовыми приборами, разговаривают о Высоком. Хорошие люди. Жаль, намертво прикованные к тому миру, сдвинуть их ничто не может. Может быть, меня бы тоже ничто не сдвинуло…

Новыми друзьями постепенно обзавожусь на работе. Не старался ими обзавестись, держался нелюдимо и обособленно, но общая работа все же спаяла, начал чувствовать себя как в большой семье, где у всех свои тараканы в головах, но не предадут, помогут, поддержат, а самое главное – все смотрят в ту же сторону, что и я.

Да, для меня это оказалось важнее всего, что смотрят в том же направлении, смотрят с любопытством и ожиданием, с жаждой приблизить это страшноватое и прекрасное завтра. В мои первые заместители постепенно выдвинулись Кондрашов и Пескарькин, все получилось как-то само собой, они всегда брали на себя львиную часть работы, делали ее быстро и с удовольствием, а так как я сам такой, то со временем просто велел повысить им оклады и зачислить в заместители с присвоением всех корпоративных льгот, положенных по рангу.

Правая рука – Кондрашов, крепкий мужик, хотя вообще-то доктор наук, но со смоляной бородищей, недлинной, но охватившей его лицо от глаз до горла, из-за нее всегда казался больше похожим на разбойника, чем на великолепного девайсиста, а левой рукой постепенно стал неприметный и вообще бесцветный Пескарькин, универсальный гаджетист, у него даже брови и веки совершенно никакие, из-за чего лицо кажется безбровым, а синие глаза смотрятся особенно ярко.

Они успевали работать не меньше меня, но сегодня Кондрашов, присмотревшись, как я себя истязаю, порылся в карманах и поставил передо мной на стол темную коробочку. Щелчок по крышке заставил стенки стать зелеными, а еще один – прозрачными. Я рассмотрел сотни крохотных шариков.

– Допинг? – спросил я.

Кондрашов возмущенно замахал руками.

– Шеф, ну и слова какие-то откапываете!.. Какой допинг? Кофе, который жрете, тоже допинг! Это даже не транквилизатор.

– Ну-ну, а что же?

– Так, пустячок, легкий транквилизатор, – сказал он гордо. – Одну штучку – и сутки никакой скуки! Бодр и весел! Можно принять большую – на семь дней, а есть даже помесячные. Там сложная схема молекул, все рассчитано!

Я осмотрел флакон, он все менял цвета под моими пальцами, пока не стал серебристым, отражающим свет, как в зеркале, по стенкам побежали голографические картинки, совсем уж излишество, только удорожающее сам продукт.

– Глотать? – спросил я.

– Нет, под язык. Желудочный сок враз разрушит, а так всосется целым.

Пескарькин поддакнул:

– Да, шеф, берите! Я пользуюсь, доволен, как три слона в Лувре.

Я взвесил флакон на ладони, вздохнул, вернул.

– Увы, нельзя мне.

– Почему? – спросил Кондрашов в великом удивлении. – Абсолютно безвредные!

– Потому и вредные, – ответил я сварливо. – Нет, ребята, я – человек старых замашек.

Кондрашов сказал жалостливо:

– Да? А мы считали вас самым продвинутым. На вас равнялись. А вы отступаете назад к этим, как их, простым людям, да?

Они смотрели с таким сожалением, словно я только что признался в слабоумии, я сказал, защищаясь:

– Ребята, я вас тоже люблю. Но нельзя мне быть… в настроении. Маяковский сказал: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп». Хорошо, что вы постоянную ясность и хорошее настроение получаете с помощью вот этих снадобий, но мне – нельзя.

Кондрашов покачал головой.

– Шеф, я же вижу, вы не просто скучаете! Скоро начнете блевать от этой работы! А так будете довольны, как три пескарькиных слона в ливрее.

Я развел руками.

– Что поделать… раз на раз не приходится. Сегодня работа на редкость скучная. Надо поскорее закончить да взяться за что-то поярче.

Он принял пузырек обратно, тот изменил форму и стал миниатюрной фляжкой с завинчивающейся крышкой. Спросил уже без надежды:

– А может быть, хоть одну? На сегодня?

– Не могу, – признался я. – Слабый я, братцы. Хлебну разок, захочу еще… Это как с алкоголем. Считайте, что мне в задницу вшита ампула. Ну, закодирован я… Эх, уже и слова такие позабыли! Словом, мне лучше поскучать.

Он изумился.

– Не понимаю, зачем себя мучить? Я всегда – одну под язык, и – жизнь хороша.

Я снова поколебался, вздохнул еще тяжелее.

– За что тебя все и любим. Любую работу делаешь – и никакого нытья. А я все-таки хочу заниматься чем-то интересным. Но с твоими таблетками так и не выберусь из сырой тины, если перестанет быть для меня скучной… Не врубаешься? Если скучная работа будет казаться интересной, то я ее и буду делать, верно? Нет уж, пусть будет и скука, и даже, как ты говоришь, блевать захочется…

– Это не я сказал, – возразил Кондрашов с достоинством. – Это создатель этой формулы, академик Кисельцев. Я и слов таких гадких не знаю.

– Ладно, проехали. От хреновой работы я должен получать отвращение, от хорошей – кайф. Иначе как буду выбирать интересные занятия? Не врубился?.. Ну, если профессор будет получать одинаковое удовольствие от изобретения вакцины от рака и от рытья канав, то на кой ему наука вообще?

Кондрашов остался в задумчивости с пузырьком в руке, тот потемнел, стал похожим на засохшие экскременты. Пескарькин хохотнул и сказал ему, судя по выражению лица, что-то ехидное по узкому лучу связи. Кондрашов нахмурился, вид таков, что сейчас запустит пузырем в окно, однако заботливо спрятал в карман. Хорошо бы, мелькнула у меня мысль, чтобы скормил эти таблетки своим домашним, а то часто приходит на работу, изнуренный семейными ссорами.