Алексей Калугин - Полет мотылька

– Геннадий Павлович! – с отчаянием во взгляде посмотрела на Калихина Марина.

Геннадий Павлович ничего не успел ответить. В пустом, словно вымершем коридоре отчетливо прозвучал сухой щелчок замка входной двери, – как будто ореховую скорлупу кто-то над самым ухом раздавил. Лицо Марины сделалось бледным, словно присыпанное мукой, и даже как будто несколько вытянулось.

Геннадий Павлович и сам не понял, что произошло потом, – не то Марина толкнула его так, что он влетел в комнату, не то он сам, испугавшись явления новых действующих лиц странного спектакля, участником которого он стал помимо собственной воли, юркнул за дверь.

Комната была почти точной копией той, в которой он жил. Желтые, в мелкий белый цветочек обои, две узкие кровати у противоположных стен, торшер с желтым колпаком возле той, что была застелена, встроенный платяной шкаф, полукруглый стол у окна, пара стульев и низенький комод темного дерева с двумя створками и шестью ящичками – должно быть, из бабкиного наследства. Даже трещина пересекала потолок в том же самом месте. Вот только пятна от протечки не было.

Марина юркнула в комнату следом за гостем. Оттянув язычок замка, она бесшумно прикрыла дверь и, обернувшись на Геннадия Павловича, приложила палец к губам. В ответ Геннадий Павлович попытался улыбнуться, чтобы показать, что он лично находит ситуацию забавной, но внезапно слева от него раздался глубокий, раскатистый утробный звук, не имевший аналогов среди тех, что когда-либо доводилось слышать Калихину. Звук доносился с узкой панцирной кровати, на которой, накрытое толстым ватным одеялом, лежало кажущееся безмерно огромным бочкообразное тело. Все в квартире знали, что Марина живет вместе с бабкой, которая никогда не покидает своей комнаты. Не то чтобы Геннадию Павловичу было очень интересно взглянуть на старуху, но все же, подчиняясь какому-то подсознательному извращенному влечению, заставляющему детей тыкать палкой в полуразложившуюся плоть дохлой кошки, он сделал шаг в сторону кровати. Голова бабки утопала в огромной пуховой подушке. У нее почти не было волос, а те, что оставались, прилипли к коже черепа, подобно клочьям пакли. Нос был похож на огромную гнилую картофелину. На широком подбородке торчало несколько длинных седых волос. Верхняя губа проваливалась в полость рта, а нижняя едва ли не на сантиметр отвисала вниз. Когда бабка делала вдох, нижняя губа начинала вибрировать, а из полуоткрытого рта доносился звук, который и заставил Геннадия Павловича обратить внимание на старуху. Маринина бабка была невообразимо старой, но почему-то при этом она вовсе не производила впечатления тяжело больного человека, которому даже с кровати подняться нелегко.

Геннадий Павлович не почувствовал, а скорее угадал прикосновение, когда Марина тронула его плечо кончиком пальца. Посмотрев на девушку, Калихин не успел еще ничего сказать, а она уже вновь прижимала палец к губам, призывая к молчанию. И во взгляде ее была такая мольба, что Геннадий Павлович только молча плечами пожал. А что еще оставалось делать человеку, оказавшемуся в невообразимо глупой, хотя в некоторых отношениях кажущейся приятной ситуации?

Убедившись в том, что гость готов следовать ее указаниям, Марина несколько успокоилась. Но все равно она была страшно напряжена, а выражение лица ее иначе как испуганным назвать было нельзя. Глядя на нее, Геннадий Павлович чувствовал, как ему передается нервозное состояние девушки. Он по-прежнему не понимал, чего боится Марина, но теперь он был почти уверен в том, что страхи ее вовсе не беспочвенны. Прикусив верхнюю губу и чуть наклонив голову к плечу, Марина внимательно прислушивалась к тому, что происходило в коридоре, и Геннадий Павлович вслушивался вместе с ней в тишину, боясь пропустить звук, который дал бы ему знать… Что?

Вначале Геннадий Павлович услышал негромкие шаги. Судя по звукам, по коридору шли несколько человек, ступая неспешно, уверенно. Шаги остановились как будто прямо напротив двери, за которой прятались Марина с Геннадием Павловичем. Геннадий Павлович затаил дыхание. В этот невообразимо долгий миг он забыл о существовании Марины, – Калихину казалось, что, подобно черной туче, из которой вот-вот должен вырваться сноп молний, над ним нависла угроза, страшная в своей необъяснимости и неявности. Геннадий Павлович вздрогнул, когда раздался негромкий стук в дверь. И только секунду спустя он с невероятным облегчением понял, что стучали в дверь напротив, за которой жил старик Семецкий. Из коридора послышались приглушенные голоса. Говорили, судя по всему, двое, но так тихо, что даже отдельных слов разобрать было невозможно. Говорившие обменялись парой фраз, после чего вновь наступила тишина. Негромко звякнули ключи и щелкнул дверной замок. Дважды скрипнула дверная петля, – дверь открылась и снова закрылась. Тишина – мрачная, давящая на уши, точно вода на большой глубине.

Марина ухватила Геннадия Павловича за рукав халата – тот самый, что с прорехой на локте, – и, по-прежнему не говоря ни слова, потянула его за собой в сторону окна. Геннадий Павлович так же молча последовал за хозяйкой комнаты, в которой он прятался от странных, пугающих шагов в коридоре. Но, как оказалось, Марина направлялась вовсе не к окну. Сделав пару шагов, она остановилась возле встроенного в стену платяного шкафа и, отпустив рукав Геннадия Павловича, осторожно раскрыла дверные створки. Раздвинув в стороны висевшие на вешалках платья и зимние куртки, Марина сделала шаг вперед, в глубину шкафа и присела там на корточки. Геннадий Павлович наблюдал за тем, что она делала, даже не пытаясь что-либо понять. Он плыл по течению, которое несло его туда, где уже не нужно было задавать вопросы. Но не прошло и полминуты, как Марина вновь поднялась в полный рост и, откинув кистью руки упавшие на лицо волосы, посмотрела на Геннадия Павловича.

– Заходите.

Геннадий Павлович непонимающе вскинул брови. Он давно позабыл те благословенные времена, когда, будучи ребенком, прятался в платяном шкафу от всех бед и опасностей окружавшего его огромного мира. Кроме того, что Геннадий Павлович до сих пор не мог понять, почему он, собственно, должен от кого-то прятаться, встроенный шкаф казался недостаточно большим для того, чтобы в нем могли уместиться двое взрослых людей. Или же Марина хотела спрятать в шкафу его одного?

– Там лаз, – едва слышно произнесла Марина. – Поторопитесь, Геннадий Павлович, – едва ли не с отчаянием добавила она. – После Семецкого они могут к нам зайти.

– Кто? – так же тихо спросил Геннадий Павлович.

– Я все расскажу потом, – Марина смотрела на него умоляюще. – Пожалуйста…

Геннадий Павлович заговорщицки подмигнул Марине – девушке должно быть ясно: то, о чем она его просит, он делает только потому, что не хочет портить игру, – и, раздвинув обеими руками платья, шагнул в шкаф. Внизу, у самого основания стены, действительно чернел узкий прямоугольный проем. Геннадий Павлович присел на краю, снял тапочки и осторожно свесил ноги вниз. Ноги повисли в пустоте, не доставая носками пола. Оглянувшись, Геннадий Павлович посмотрел на Марину, которая, в ответ на его вопрошающий взгляд, быстро кивнула, давая понять, что он все правильно понял, – ему следует спуститься вниз. Со стороны это выглядело, должно быть, неимоверно глупо, но спорить сейчас с Мариной было бы еще глупее. Уперевшись руками в края проема, Геннадий Павлович начал медленно опускаться. Когда доски пола оказались на уровне груди, он наконец почувствовал под ногами опору. Приободрившись, Геннадий Павлович глянул на Марину, в надежде, что она хотя бы улыбкой его одарит. С выражением лица, похожим на гипсовый слепок, Марина вошла в шкаф и осторожно прикрыла за собой створки. Геннадий Павлович оказался в полной темноте. Даже щелки между дверьми не было видно из-за развешенной в шкафу одежды. Темноты Калихин не боялся, но все это было как-то очень уж необычно и совершенно не похоже на то, что происходило с ним когда-либо прежде. Странно.