Александр Громов - Год лемминга

Иначе уже нельзя. Спорить не о чем. Иначе мы вымрем. Окончательно отравим воздух и воду, выхлебаем из земли последние капли нефти, начнем драться за битуминозные пески… Сожрем планету. Жрать – это мы умеем лучше всего.

В Витальку почему-то влезало с трудом то, что для Малахова было очевидным. Он помнил, как в детстве, когда еще только-только начал соображать, смотрел по теле на этих скотов – крепких, лоснящихся, алчных, невероятно цепких и живучих, типичных какократов, вознесенных наверх, как капелька гноя в кратере чирья, сдавленного невидимыми сальными пальцами, легко швыряющих себе под ноги целые поколения, – и с мучительным ожесточением думал: «Ну неужели… НЕУЖЕЛИ НЕ НАЙДЕТСЯ НИКОГО, КТО БЫ ИЗБАВИЛ ОТ НИХ СТРАНУ?!»

Не нашлось. То есть не нашлось вовремя яркой могущественной фигуры, видимой всем и сразу. И начало века вошло в историю под обтекаемой формулировкой «период бессистемных социальных подвижек», только чтобы не назвать его первым актом гражданской войны всех со всеми. А Кардинал и тогда не любил лезть на вид – но работал… Дергал за ниточки. И, когда закономерно пришло время диктатуры, когда перед ревом толп опускались автоматы выученных, казалось бы, болванчиков и перепуганные скоты сказали «да» единомыслию и твердой власти, диктатором стал не он – марионетка.

Ничтожная, самодовольная, глупая. Кардинал всегда умел подбирать людей. В точности такая, чтобы за год-два опротиветь всем до зубной боли. И тогда картонному диктатору свернули шею – шумно, напоказ. Заодно и еще кое-кому, но уже тише, почти незаметно… По-прежнему оставаясь в тени, Кардинал свирепо греб под себя и не гнушался физическим устранением конкурентов. Вступал в союзы, топил союзников. В конечном итоге ниточки сошлись к нему: армия, пресса, спецслужбы, финансы…

Никаких мало-мальски заметных постов в правительстве он отродясь не занимал. Кажется, при потрясающей широте политического кругозора, не обладал и четким аналитическим мышлением. Зато на него работали лучшие аналитики, каких только можно было купить за деньги или идею. Он скупал мозги. Он мог победить, только делая вдесятеро меньше ошибок, чем его противники. Он умел видеть дальше их. Похоже на то, что он предпочитал, чтобы светлая голова на его службе работала в четверть силы и вдобавок над третьестепенной проблемой, нежели досталась бы конкурентам. Ходили слухи об одном-двух упрямцах… нет, молчу, молчу. Слухи есть слухи. Не хочется думать о них, имея перед глазами фигуру человека, сотворившего страну такой, какая она есть, и заставившего поверить многих в то, что иначе УЖЕ нельзя. Фигуру могущественную, немного фанатичную и – черт побери – обаятельную!

В демократию Кардинал не верил. В тщательно маскирующуюся под нее финансово-промышленную олигархию – тоже. Пример иных стран был ему не указ. К диктатуре любого толка относился сдержанно-иронически, сетуя на ее нежизнеспособность в современном мире. Следующий диктатор – тоже, разумеется, марионетка – едва не стал национальным героем, добровольно сложив с себя власть и назначив свободные выборы. Но за год перед этим он сделал то, что потребовал от него Кардинал, потративший два часа приватной беседы на разъяснения, что и как: создал Службы и Школу.

Интересно мне знать, какая власть, кроме махрово диктаторской, могла бы отдать на это пятую часть и без того трещащего по швам бюджета?

А потом наступило «время обламывания рогов», как называл его Кардинал, иначе говоря, борьба с уцелевшими и вновь народившимися финансово-политическими группировками. И вновь Кардинал выиграл, свалив покусившийся на табуированную бюджетную строку кабинет министров, укрепив свои позиции, отстояв и укоренив свое любимое детище – Службы.

Одерживая победы, он все глубже уходил в тень. Некоторые из проигравших и, соответственно, потерпевших так и не поняли, с кем имеют дело!

Тогда население в подавляющем большинстве было «за». Теперь, по утверждению социологов, нас просто терпят, несмотря на все старания СДЗН. Но даже умри Кардинал сегодня – у государства не найдется приводных ремней, чтобы в одночасье свалить Службы, не рискуя сотней Чернобылей и возвратом к полной анархии. Невероятно усложнившийся мир и дилетантизм политиков – две несовместимые вещи. Нынешний президент это понимает, а если забудет – ему помогут вспомнить.

И между прочим, какократов действительно стало меньше… По крайней мере, на первый взгляд.

ЭТА, конечно же, их не помнит, подумал Малахов. Зато наверняка слышала истории про людей в бомболюках и негодует. Не возражаю. Ненависть такой силы она и представить себе не может, как и почти вся нынешняя молодежь, – значит, работаем не зря…

– Кстати, о справедливости, – сказал Малахов. – В свое время по параметру РНС – он так и назывался: равнение на справедливость – меня едва не отчислили из Школы. Потом, правда, оставили.

– Изменились правила?

– Нет, пришлось измениться мне. Правда, не слишком сильно – ровно настолько, чтобы психологи решили, что мой индекс социальной ответственности все же выше тяги к справедливости… У вас есть еще вопросы, Оля?

– Да. Сколько всего функционеров действует единовременно?

– Четверо. По числу Служб.

– Вот как? Мне почему-то казалось, что ежегодный выпуск Школы – десять человек, а то и пятнадцать.

– Остальные – чиновники.

– Совсем интересно. В чем же их отличие от функционеров? Кроме занимаемой должности, разумеется.

– Функционер – от слова функционировать, что он и делает. Если хотите, как винтик, хотя мне было бы приятнее думать, что как мозг. Отказавшую деталь выбрасывают на помойку, и правильно делают. Так же и функционер отвечает собой за свои просчеты. Вообще-то нечто подобное уже имело место у нас в стране лет сто назад. Разница в том, что функционер не может сдать своего подчиненного, он может только его уволить. Настоящую ответственность несет только один человек.

– Перед кем?

Малахов пожал плечами:

– Перед населением, разумеется…

Ольга вспыхнула:

– Перестаньте сорить словами, вы прекрасно меня поняли. Кто тот человек, который для вас олицетворяет население?

– А вот этого я вам не скажу, Оля.

– Хорошо, я задам вопрос иначе. Произошло нечто – скажем, катастрофа, которую вы не смогли предотвратить. Кто определяет, виновны вы или нет?

– Суд Чести. Вообще-то я не очень хочу развивать эту тему.

– Больная мозоль?

– Если хотите, да.

– Простите. Я просто не понимаю, как можно не подсидеть функционера. По-моему, это само напрашивается… Только не говорите мне, что никакой подчиненный не мечтает занять место начальника из-за боязни, что кто-нибудь с ним поступит точно так же. Не поверю.