Николай Васильев - Битва при Тюренчене [СИ]

— Все же чей это дом? И в каком качестве Вы в нем живете?

— Это дом известного художника со скандальной известностью — в Ваших кругах. Если Вы подумаете, то сами назовете его имя. Я же его помощница, вроде секретарши.

— И натурщица?

— Иногда.

Чарльз явно растерян, но бодрится.

— Вы живете здесь с того времени, как покинули Эксетер?

— Нет, второй год. Он увидел меня на улице и упросил стать ему моделью. Потом стать помощницей.

— Его жена, кажется, умерла?

— Да. Но живет в его сердце.

— То есть он живет в одиночестве?

— Нет, в доме бывает много народа. Здесь живет и его брат.

— А Вы… почему Вы «миссис»…

— Выдаю себя за вдову.

Опять неловкая пауза.

— Значит, у Вас появились новые, более важные для Вас привязанности?

— Я не думала больше Вас увидеть…

— Это не ответ на мой вопрос…

— Мистер Смитсон, я не любовница ему. И никому.

— Тогда почему Вы так смутились, увидев меня? Я почти тот же, которого Вы узнали и полюбили… С последней нашей встречи я жил в единственной надежде на встречу новую… В поисках Вас я даже пересек океан и объездил всю Америку… Вот теперь нашел, но Вы мне, кажется, не рады? Впрочем, теперь мне нетрудно представить, что Ваши новые друзья гораздо интереснее, занимательнее меня.

— Да, в их кругу мне живется легко, счастливо. У меня здесь много обязанностей, но все они мне по душе… Умоляю, поймите меня: я не мыслю уже себе другой жизни… Даже если ее предлагает человек, которого я глубоко уважаю и от которого не ожидала такой щедрой, незаслуженной мной любви…

— Но Вы не можете полностью отринуть предназначение женщины, принести в жертву счастье материнства! Я не хочу думать дурного о круге творцов, в котором Вы вращаетесь, и, если Вы согласитесь им помогать под именем миссис Смитсон, надеюсь, они согласятся. Клянусь, я не посягну на ваше содружество, клянусь своей любовью к Вам!

— Ох, Чарльз! Именно любовь Ваша меня и страшит. Я слишком хорошо знаю, что любовь не признает священных границ…

Чарльз вновь растерян, но еще не сдается.

— Скажите, Вы думали обо мне в эти годы?

— Много думала вначале. Полгода спустя мне попалось на глаза одно из Ваших объявлений, и тогда я решила переменить фамилию…

— Почему?!

— Тогда же я узнала, что Ваш брак с мисс Фримен расстроился…

— Так Вы знали? Вы знали все! Вы не только погубили мою жизнь… Вы решили еще надо мной поиздеваться и с этой целью прислали Джорджу Монтегю анонимную записку, призвали меня сюда. Надо сказать, Вы преуспели в этом. Просто вывернули меня наизнанку…

— Вы несправедливы ко мне.

— Я говорю о своих ощущениях, а они таковы: в моей груди кинжал, который Вы со сладострастием поворачиваете! Но знайте, настанет день, когда Вы появитесь на небесах и справедливый судья покарает Вас за мои муки!

Чарльз смотрит с отчаяньем в ее глаза, наконец, поворачивается и идет к двери. Сара в два прыжка загораживает дверь:

— Я не дам Вам так уйти. В этом доме есть… одна особа, которая знает и понимает меня лучше, чем кто бы то ни было. Она хочет увидеться с Вами. Пожалуйста, предоставьте ей такую возможность.

— Я удивляюсь, как можно передоверять кому-то оправдание Вашего поведения. Пусть даже это будет королева Англии!

— Она ждет. Она знает, что Вы здесь. Я не буду присутствовать при вашем свидании.

— Кто это, черт побери?

— Человек менее благородный давно бы догадался…

Выходит. Дверь вновь отворяется, но кто за ней стоит, зрителям не видно.

(Чарльз потрясенно.) — Кто ты, милое дитя?

(В ответ.) — Вы мой папа?

(Чарльз нежно, совсем потрясенно.) — Да… Должно быть, это я…

Уходит за дверь.

Занавес под оглушительные, лавинообразные аплодисменты. Они длятся и длятся… Занавес расходится, открывая всю труппу талантливых любителей: в центре Городецкий под руки с Татьяной и Наденькой, далее Плец и Ровнин, Елена Михайловна и Мария Ивановна, Катенька и канцелярист Ершов (в роли Монтегю). Они кланяются и кланяются, а овации не смолкают…

Карцев проснулся утром 21 века с улыбкой на устах, сохранившейся после триумфальной премьеры его спектакля в 20 веке. Он вспомнил, сколько мыкался по театрам современного Красноярска со своими двумя пьесами, как его привечали на среднем уровне и отвергали на верхнем — хорошо хоть из безразмерного интернета не выкинули… И вдруг успех! С любительской труппой, собранной с бору по сосенке! Впрочем, роли все сыграли прекрасно, на одном дыхании…

А Татьяна явно нашла свое призвание! Лишь бы не загубили ее режиссеры и актеры тамошние, поддержали, а не утопили. Впрочем, а мы-то на что с губернатором, сами кого хошь утопим. Вот обкатаем ее в Красноярском театре чуток, переедем в Петербург и там возьмем кого-нибудь за глотку: Яворскую, Комиссаржевскую, Таирова или деятелей императорских театров? Поглядим… Главное, что она от Сергея теперь отстанет, всю себя сцене отдавать будет.

Кстати, именно в это время появились драматурги нового типа: Ибсен, Стриндберг, Бернард Шоу, да и Кнута Гамсуна, кажется, уже ставили. Из наших — Чехов и Горький, тоже буревестники… До черта конкурентов моей самоделке… Хотя она вполне в том духе, а может и покруче кому покажется.

Он с удовольствием поработал весь день над недавно заказанной геологической картой Исаковского террейна, а вечером взялся, как всегда, заучивать кусок текста для роман-газеты — на этот раз из очень трогательной «Виктории» Гамсуна. Сделав этот урок, он лег в кровать, предвкушая встречу со своим спаянным красноярским кланом. С тем и уснул.

Однако проснувшись, Карцев ничего из приснившегося этой ночью, не вспомнил. За прошлую, позапрошлую и многие другие ночи помнил, а за эту — ничего!

«Да был ли я там этой ночью? — зародилось в нем страшное подозрение. — А если и был, так что толку? Как и не был…»

Весь день Карцев проходил смурной, за карту террейна, еще вчера страшно интересную, не брался. Так, трепался о том-сем с коллегами и все. Вечер, а вернее отход ко сну боялся чем-либо нарушить.

«Ну, давай, боженька, не злись на меня за прошлый атеизм, помоги!» — выпрашивал он…

Бесполезно. Наутро проснулся с чувством, что его обокрали. То ли не было ни черта, то ли не помнил! Наказал его все-таки боженька…

В таком миноре, переходящем в настоящую тоску, Карцев пробыл всю неделю. Работать полегоньку начал (куда деваться, заказчик оговорил жесткие сроки!), но как обычный геолог-ремесленник, а не как творческий, с большой выдумкой человек. В субботу встряхнулся и рванул в Академгородок, где взял лыжи на прокат и набегался по трассам от души. Вечером же нашел в инете фотографии старого Красноярска и стал их не спеша рассматривать, отмечая те или иные несоответствия со своими впечатлениями. Повздыхал о недавнем счастье и уснул…