Роджер Леви - Платформа [litres]

– Я буду придерживаться своей истории, говнюк.

Таллен чувствовал себя гораздо лучше. Он вспоминал все больше и больше. В клетке он прокручивал в голове свои карты. Таллен обнаружил, что явственно ощущает сенсорные цепи, натянутые в море и передающие на платформу данные о волнах, и программы балластировки, следящие за тем, чтобы комплекс не опрокинулся.

У него перестала чесаться спина, и он был сосредоточен как никогда. Его обдавало водой.

Таллен чувствовал движение сарков в море. Некоторые из них как будто звали его, царапая череп изнутри.

Он подумал о первом контакте на «ЗвездныхСердцах». Слова в его голове были связаны с ним, хотя о женщине Таллен ничего не помнил. Ему отчетливо представилось место, которое она описывала. «Снег и дождь. Горы…» Что там было дальше?

И второй контакт. Он вызвал у Таллена яркое воспоминание о писательнице в Красном баре и о том, что она сказала. «Наполнен яростью и шумом». Неожиданно он вспомнил, как вернулся тогда домой и нашел эту цитату в Песни – целый монолог, о котором ему хотелось с ней поговорить. «О, эти завтра, завтра, завтра».

И как потом он вышел прогуляться и очутился здесь.

Выйдя из дома Дельты, Рейзер быстро направилась к красному бару. По пути она дважды останавливалась под мертвыми камерами, каждый раз меняя внешность – выбросила сумку и вторую куртку, переклеила пластырь на лице. Когда Десиса обнаружат, эти уловки купят ей хорошо если пару минут, но и они могут иметь значение. Прямо сейчас она могла себе позволить потратить на это время.

«Красно/бар» никогда не закрывался, но в полпятого утра там было потише. Рейзер подошла к стойке, купила землевиски и спросила:

– В курсе, что снаружи паксеры?

– А должен быть?

Она проглотила половину стакана. Бар был полон мониторщиками и выпивохами, негромко играла музыка.

– Может, и должен, – ответила она. – Не ради себя, а ради той парочки клиентов, которые могут тебя отблагодарить за это знание.

– Правда, что ли? – спросил бармен. Он смерил ее взглядом.

– Штука в том, – сказала она, – что Бейл уже не сможет тебя предупредить, а мне кажется, что Пакс сегодня хочет устроить тут представление. Хотя тебе-то беспокоиться не о чем. Как я уже говорила.

Она допила остаток густого виски и подошла к уставившейся в ладонник и тяжело дышавшей женщине, которую видела тут уже не в первый раз.

– Эй, – сказала она, – прости за грубость, но я тебя тут несколько раз видела и знаю, что ты торгуешь эльселем , а если уж я знаю, то Пакс – тем более.

– И что? – Женщина задышала медленнее и неожиданно сосредоточилась на Рейзер. Ладонник она сложила и убрала.

– А то, что паксеры решили провести в баре рейд. Но если ты отдашь мне свою куртку и ампулы и возьмешь мою куртку, то они подумают, что ты – это я, а я – это ты.

– Ага, а меня клонировали час назад. – Женщина отвернулась.

Рейзер указала на бармена, который шумно убирал напитки и отключал коммы.

– Видишь? Он в курсе.

– Откуда мне знать, что ты не продашь меня Паксу?

– Продам? Я могла бы тебя просто арестовать. – Рейзер на мгновение разжала ладонь с пакспластинкой Дельты. В тусклом свете пластинка выглядела достаточно убедительно. – Но я делаю предложение.

– Зачем паксерше так поступать? Не дури меня.

В баре уже почти не было света. Люди быстро расходились. Рейзер ответила:

– Я только что взяла дилера, но он был чист, и у меня появятся проблемы, если я ему что-нибудь не подсуну.

Женщина рассмеялась, встала и стянула куртку.

– Почему бы и нет? – сказала она. – Товар в кармане.

– Оставь мне ладонник. Возьми мою куртку, – сказала Рейзер, натягивая чужую. – Свой комм я не забираю. Носи ее, как я, с поднятым воротником. Не поднимай голову, ты достаточно на меня похожа. Держи руки в карманах.

Женщина движением руки стерла данные и отдала ей ладонник. Рейзер посмотрела ей вслед, выждала минуту и поднялась. От куртки дилерши воняло потом, ладонник был липким. Группа клиентов покидала бар, и Рейзер просочилась в дверь вместе с ними. На первом же перекрестке она оторвалась, направилась к набережной и остановилась там, устремив взгляд на море. Света было все больше, и щит понемногу тускнел. Бледно-фиолетовые тени тянулись по улице за ее спиной, внизу на камнях шипела вода. Цвета заставили ее вспомнить о Десисе, ошеломленном, обескураженном и убитом ею.

Кто-то однажды сказал ей: «Главное, что нужно сделать, когда заканчиваешь убегать и у тебя появляется секунда на размышления, – это прислушаться к первой мысли, которая придет тебе в голову, потому что, какой бы она ни казалась идиотской, это самая важная мысль. А потом нужно спросить себя: что дальше?»

Она вдохнула кислого утреннего воздуха. Первая мысль оказалась такой: нужно было убедиться, что Десис мертв, прежде чем уходить. «Дура».

Рейзер повернулась спиной к морю и взглянула на улицу. «Что дальше?»

Но оттого, что она совершенно точно знала, что делать дальше, легче ей нисколько не становилось. Она должна была добраться до «Платформы на плаву» и встретиться с Чорстом Мэрли. Расстояние небольшое, но одолеть его будет непросто, ведь ее станут искать по всем улицам.

Синт подсунула ей Мэрли, а может, подсунула Мэрли ее. Но зачем Синт это делать? Можно было просто сказать Рейзер, что Мэрли здесь, на Хладе, и что нужно встретиться с ним и написать рассказ.

Внезапно Рейзер посетил еще один вопрос. Неужели Синт скрывала что-то от нее или от кого-то еще?

И еще один. Чем вообще была Синт?

Третий ряд показаний, разумеется, тоже не дублировался. Он принадлежал нашему нерожденному ребенку. Поэтому Пеллонхорк и не сделал мне финального предупреждения о последствиях неудачи, прежде чем лечь в rv . Ему не нужно было этого делать. У него были моя жена и мой ребенок.

Не помню, как я бежал. Не представляю, как вернулся домой. Помню только, как росли и умирали леса, и бесконечный пересчет листьев, листьев, листьев…

Долгое время я был безумен. В конце концов, усталый и отчаявшийся, я сбежал в Песнь и стал яриться и рыдать в ее людной пустоте; мои страдания умножались и усиливались, пока не отдались эхом по всей Песни.

«У меня отобрали мою любовь. Я пуст. Я – ничто».

Мне просто хотелось кричать в темноту – это я и делал, и скорбь моя гремела и грохотала, но спустя какое-то время я услышал, что есть и другие голоса, что они мне отвечают.

> Ничьи слова не смогут тебе помочь, Безымянный. Ничто не сможет. Мне жаль. Ты можешь только продолжать жить в ожидании надежды. Скажи нам, как тебя зовут.

Сотни и тысячи, десятки тысяч подобных ответов. У всех были имена или коды, но я не мог назвать им свое имя из-за опасности быть вычисленным. И, хотя был безумен, знал, что все равно должен функционировать, должен вернуть Пайреву и увидеть рождение своего ребенка. Я вынужден был делать то, чего хотел Пеллонхорк.