Роджер Леви - Платформа [litres]

Прежде всего мне было нужно разработать устройство, способное фиксировать жизнь куда более надежно, чем память человека. Оно должно быть пассивным, не поддающимся поломке или извлечению – или даже обнаружению. Для большей эффективности мое устройство записи должно было вживляться в мозг при рождении.

Разумеется, имплантировать устройство получилось бы не всем. В Системе такой уровень смертности, что даже морей Хлада не хватит на всех – даже на те восемьдесят лет, которые были мне нужны. Но у каждого должна быть надежда, что он может оказаться носителем.

Я решил, что люди всегда принимают риск в лотерее; примут его и здесь.

Устройство делал возможным тот факт, что у мозга уже была достаточная вместимость для хранения всех воспоминаний. Ему не хватало только механизма считывания. Нам оставалось всего лишь решить эту проблему.

После долгих исследований моя команда выявила и изолировала эпигенетический триггер, влияющий на ту часть мозга, которая отвечает за долговременную память. Мы объединили триггер с устройством считывания и назвали результат нейридом.

Прошел год. Два. Усовершенствованный нейрид можно было теперь вводить с помощью прививки. Партии нейридов и плацебо могли распределяться двойным слепым методом, когда ни оператор, ни реципиент не знали, содержался ли в инъекции активный агент.

Все мои исследования и разработки проводились в тайне, в лабораториях, рассеянных по всей Системе. Большинство ученых не знали, что работают на меня, и ни один не знал, над чем в конечном итоге ведется работа. Мы готовились к испытанию in vivo .

Мы с Малахом неплохо сработались. Было очевидно, что он верен Пеллонхорку, но со мной он обращался как с другом, сочувствуя, но никогда не заговаривая о причине моей скорби. Мы сделались довольно близки. У Малаха были жена и трое детей, и он рассказывал мне о них. Мы обсуждали и Безымянного, как и все в Системе. Малах рассказал мне, что с удовольствием перекладывает на других часть обязанностей, которые раньше исполнял сам, и я без труда понял, что именно он имел в виду. Он не был похож на Пеллонхорка, и, хотя это мне в нем нравилось, я беспокоился, что с Малахом во главе Шепот может рухнуть.

Но Шепот только креп; Малах показал себя с лучшей стороны.

Прошел еще год, и мы получили данные о младенцах, которым вживили клетки нейрида. Результаты были потрясающими. Первые несколько недель и месяцев развития ребенка были зернистыми и неполными, но к концу года уже записывались голоса и звуки. Это было прекрасно, хоть и заставило меня думать о моем собственном нерожденном ребенке, что причиняло такую боль, с которой я был не в силах совладать.

Но это были всего лишь младенцы. Мне нужно было как можно скорее запустить в море взрослых с полноценными воспоминаниями.

А еще мне нужно было имя для программы. Я вспомнил о ее целях, и об отношении Пеллонхорка к Богу, и назвал ее «ПослеЖизнью». А воспоминания, соответственно, стали Жизнями.

Я ожидал, что здесь программа столкнется с осложнениями, поскольку, когда нейрид вживляли взрослому, он ассимилировался гораздо медленнее и ему требовалось много времени, чтобы собрать прежние воспоминания и накопить новые, так что считать что-то значимое можно было бы только через несколько лет.

Но, к моему облегчению, Систему – помимо Геенны и неназываемой планеты, разумеется, – охватило почти всеобщее стремление записаться в программу.

Что я недооценил – так это невероятную глубину желания погрузиться в чужие жизни – не в полные жалости к себе и превознесения себя пересказы своих биографий, которыми всегда кишела Песнь, а в правду. Когда я был Безымянным, то едва соприкоснулся с истинной глубиной этого желания.

И тем не менее прогресс был слишком медленным. Прошло уже четыре года. Я до сих пор разговаривал с Пайревой каждое утро, но мои энтузиазм и уверенность увядали. Постоянно возникали новые проблемы. Мне хотелось, чтобы она дала мне совет, хотя бы утешила меня. Иногда я обнаруживал, что плачу, глядя на ее закрытые глаза и идеальное лицо. Мне хотелось уложить голову ей на грудь, услышать ее мягкий голос.

Мне было трудно, но я работал и работал, пока не перестал отличать явь от сна. Как-то раз во сне я нашел решение для всего, только чтобы проснуться и упустить его. Стены ответили эхом на мой крик, и все голоса Песни не смогли меня утешить.

В особняк прилетел Малах и сказал, чтобы я отдохнул и поел.

– Смотри, я привез тебе еды. Сыр, хлеб, кексы от моей жены. Она с тобой никогда не встречалась, но беспокоится за тебя. Ты любишь кексы?

Он заставил меня разговаривать. Он сказал, что я не говорил ни с кем месяцами.

Малах не знал о моих ночах. Если бы он знал, как я буйствовал и кричал в Песни, знал, что я был Безымянным, он забеспокоился бы еще больше.

– Я каждый день общаюсь с Пайревой, – ответил я. Во рту у меня было сухо, слова казались языку непривычными.

– Нет, не общаешься. – Он взял кусок хлеба и откусил от него, убедившись, что я это вижу, словно родитель, побуждающий ребенка. Я вспомнил о своей матери. Я чувствовал себя все более хрупким.

Малах проглотил хлеб и подождал. Я взял немножко хлеба – ради мамы, сказал я себе, – но во рту у меня не было слюны, и мне пришлось проталкивать тяжелый комок в горло.

– Ты открываешь колпак и просто стоишь рядом, – сказал Малах. – Ты уже больше года ничего ей не говорил. Иногда ты даже на нее не смотришь.

– Ты за мной следишь?

– Нет, Алеф. Я слежу за Пеллонхорком. Ты же понимаешь, что я не могу оставить тебя с ним наедине. Но беспокоюсь я о тебе.

Я почувствовал, что размякаю.

– Все идет хорошо, Алеф? Ты всегда говоришь, что это так.

– Дело во времени. Если бы у меня было больше времени…

– У тебя есть почти целый год. – Его тон резко изменился. – Ешь хлеб, Алеф, а потом возвращайся к делу. Я ничем не могу помочь. Ты мне нравишься, Алеф, но это не изменит того решения, которое я вынужден буду принять. Я и до тебя избавлялся от хороших друзей.

Говоря это, он смотрел прямо на меня. Малах, понял я, был подходящим человеком для того, чтобы руководить Шепотом. Высокое положение не заставило его дистанцироваться. Он взял с подноса кекс, развернулся и ушел, роняя крошки.

Я вернулся к работе, и на этот раз Малах оставил меня с ней наедине.

Рейзер взяла липкий ладонник кончиками пальцев и прошипела:

– Ладно, Синт. Рассказывай, что здесь творится.

ТЕПЕРЬ ВАША ИСТОРИЯ – ТАЛЛЕН.

– Что значит « моя история»? Меня пытались убить уже двое. Второй сказал, что меня для чего-то обучали – а правдой уже оказались и более сумасшедшие идеи. – Рейзер огляделась. Море было позади нее, за высокой оградой набережной. Отсюда хорошо просматривалось пространство впереди. Рейзер присела, чтобы не разбивать собой линию ограды. – Поговори со мной, Синт. Бейл был прав с самого начала. Я здесь не случайно. Я не верю, что ты – ИИ. Иногда ты говоришь, как он, но ты – не ИИ. Иначе… – Она вздохнула. – Черт, я не знаю.