А. Риддл - Война солнца [litres]

Я притягиваю дочь к себе, обнимаю и шепчу:

– Я скоро вернусь, и мы поиграем, ладно? Обещаю. Я люблю тебя.

– А где па?

– Он на работе, милая, но скоро вернется.

Раньше пейзаж лагеря № 7 разбавляли жилища, над скалистой и пыльной пустыней возвышались белые купола. Сейчас это пространство пустует, насколько хватает глаз; кочки, холмы и курганы, скрывающие обломки наших домов, – свидетельства жестокого нападения Сети.

Мы с Сэмом пробираемся через снега, оставляя пять полосок следов: два маленьких – его, два побольше – моих и точка от моей трости. Я держу его маленькую ручку и чувствую, как крепко он сжимает пальцы.

Он не сказал ни слова с тех пор, как мы вышли из бункера.

Почти в трехстах ярдах от нас, держась за руки, по снегу пробирается другая группа: родители с двумя детьми наверняка выбираются из дома или строения, где они жили (или откуда-то поблизости – сложно ориентироваться без дорожных указателей или номеров домов). В сотне ярдов, в другом направлении, еще одни родители, присев на корточки, разговаривают с тремя детьми.

Здесь жутко. Кроме ветра – никаких звуков. Над нами светит бледное, пыльное желтое солнце, небо затуманено, как будто мы все попали в загробный мир, чистилище, из которого не можем сбежать и где заперты на вечные скитания.

Останавливаюсь рядом с одним из курганов, сомневаясь, что это жилище Сэма, но зная, что это на самом деле не имеет значения.

– Сэм, ты помнишь ту ночь, когда видел родителей в последний раз?

При упоминании родителей он оживляется и быстро кивает.

– Что они тебе сказали?

Мальчик снова замыкается в себе.

– Они что-нибудь говорили про астероид?

Смутившись, он качает головой.

– О-они сказали, что это был ураган.

– Сэм, так все и было. Ураган. Природная катастрофа. Так бывает, и в этом никто не виноват. – Я осматриваю местность вокруг нас. – Вот что случилось с лагерем. Твои родители очень смелые. Они спрятали тебя перед ураганом. Они могли бы спрятаться сами, но решили спрятать тебя, потому что очень сильно тебя любят.

Он смотрит на снег.

– Я все это слышал. Ветер. У-удар. Было темно, и я пытался вы-выбраться. Я оказался в ловушке.

Роюсь во внутреннем кармане пальто и вытаскиваю стопку фотографий.

– Сэм, это тебе.

Он смотрит на фото. Его родители примерно моего возраста: женщина с темными волосами и сияющей улыбкой; отец в очках с проволочной оправой выглядит серьезно. Они сидят на диване в гостиной с новорожденным Сэмом на руках; ряд окон смотрит на небольшой ухоженный дворик, огороженный забором. Жизнь и время до Долгой Зимы – Сэм был слишком маленький, чтобы ее помнить.

– Родители очень сильно тебя любили, Сэм. И всегда будут.

Я замолкаю, ожидая, пока он поднимет голову, но он продолжает изучать фотографии, держа их уже трясущимися руками.

– Ураган был очень, очень сильным. Очень многим людям не так повезло, как тебе, Сэм. У них не получилось. И… твои родители оказались среди таких людей. Мне так жаль, Сэм.

На фото падает слеза.

– Они всегда будут тебя любить. – Я прижимаю руку к его груди. – И пока они будут в твоем сердце, с тобой всегда будет их частица.

На складе раздается голос майора, грубый и громкий.

– Ты сказал, что привел врача?

Я медленно поворачиваюсь к Идзуми.

– Да, доктора Танаку. И у меня была медицинская практика.

– Хорошо. Докажи это. У нас есть раненые. Если они умрут – ты последуешь за ними.

Чендлер только открывает рот, но сразу же захлопывает его. Очевидно, у него хватает здравого смысла для того, чтобы не спорить с решением оставить нас в живых, чтобы спасти хотя бы некоторых своих людей.

Майор поворачивается на каблуках и ведет нас глубже на склад, во временный лагерь, построенный из обломков жилищ. Это похоже на гигантскую конструкцию из кубиков Лего: модульные части, склеенные вместе, панельная дверь посередине.

Майор приказывает нашим семерым солдатам подождать снаружи. Могу сказать, что Брайтвелл это не нравится.

Внутри прежде всего в нос бьет запах гниения, вонь инфекции и омертвевшей плоти заставляет меня задыхаться. Склад холодный, но здесь он более уютный и яркий, маленькие светодиодные фонари на потолке освещают наш путь. Отделения тесные, люди согнаны в комнатки намного меньшие, чем тесные каморки в ЦЕНТКОМе. Они сделали свои владения как можно более компактными: меньший периметр оборонять легче. И обогревать легче.

В конце узкого извилистого коридора находится импровизированная больница с восемью крошечными кроватями, на них расположились шестеро солдат в форме. В некоторых местах их форма была обрезана, чтобы обеспечить доступ к ранам. Широкие повязки наложены на их руки, ноги и торс. Красные и желтые пятна просачиваются сквозь бинты.

Идзуми подходит к первому солдату, с раной на ноге. Это мужчина моего возраста, с веснушчатым лицом и каштановыми волосами.

Женщина в синих резиновых перчатках останавливается по другую сторону кровати.

– Огнестрельная рана? – спрашивает Идзуми, не глядя на ассистента в перчатках.

Она быстро кивает.

– Да. Десять были ранены в… – Она прерывается на полуслове, глядя на выражение лица майора, стоящего в дверях. Нетерпеливо махнув рукой, он предлагает ей продолжать. – Я пыталась удалить пули у двух раненых, но мы потеряли первого пациента. После этого я остановилась.

– Вы хирург? – спрашивает Идзуми.

– Нет, акушерка.

– Какие антибиотики у вас есть?

Женщина ведет Идзуми к ящику и открывает его. По реакции Идзуми могу сказать, что у нее нет того, что нам нужно.

– Майор, – говорит Идзуми через плечо. – Нам нужны материалы из нашего эшелона.

– Я пошлю за ними своих людей. Но помните, что я сказал: никаких отговорок. Умрут они – умрете вы.

После того, как я вывела Сэма на улицу и поговорила с ним, он остался в нашей каморке, смотря телевизор на планшете. Он спит, повернувшись ко мне спиной, вероятно, надеясь, что я не слышу, как он плачет до и после того сна. Он прижимается ко мне, смотря Спейс Лабс, когда Элли приходит домой из школы. Она хмурится, когда видит нас. Падает на четвереньки и пробирается между нами, почти выбив планшет из рук Сэма.

– Элли, это было грубо.

– Но ты же моя мама.

– Элли.

Она поворачивается к Сэму:

– Уходи!

Я хватаю дочь за предплечье, ставлю на ноги, не обращая внимания на боль в ногах. Вывожу ее из комнаты – так же поступали со мной мои родители, когда были сильно расстроены. Когда мы оказываемся там, где Сэм нас не услышит, я присаживаюсь на корточки, оказываясь на одном уровне с Элли.

– Милая, это было очень, очень нехорошо.