Нил Гейман - Лучшие рассказы [litres]

– Сейчас я выйду в пустоту, – сказал Клан. – И ты меня спросишь: «Который час?» И я отвечу – отвечу сам себе, и тебе, и всему Творению: «Час в самый раз для Клана! Час, когда Клан воцарится над миром и возьмет верховную власть. Час, когда во вселенной не останется ничего, кроме меня и того, чем я буду кормиться. Час, когда владычество Клана станет безраздельным и вечным, на все времена».

– На твоем месте я бы этого не делал, – сказал Доктор. – Ты еще можешь передумать.

Клан сорвал с себя маску Эми Понд и швырнул ее на пол ТАРДИС.

– Доктор, – донесся его голос из гущи червей, копошащихся на месте лица. – Спроси меня, который час.

– У меня есть идея получше, – возразил Доктор. – Я сам скажу тебе, который час. Слушай внимательно: никоторый! Времени еще нет. Абсолютный Ноль Часов. Микросекунда до Большого Взрыва. Мы не в Начале Времен. Мы – за миг до Начала.

– Повелители Времени действительно не любили доводить дело до геноцида, – продолжал он. – Я и сам не сторонник радикальных мер. Нехорошо уничтожать потенциал – так я считаю. Что, если в один прекрасный день на свет появится хороший далек? Что, если… – Доктор махнул рукой, помолчал и добавил: – Пространство огромно. А время – еще того больше. Я мог бы помочь тебе найти такое место, в котором твоя раса жила бы хорошо. Но там, на Земле, была девочка по имени Полли, которая забыла в старом доме свой дневник. И ты убил ее. Это была ошибка.

– Ты ведь ее даже не знал, – возразил Клан, делая шаг в Пустоту.

– Она была ребенком, – сказал Доктор. – Каждый ребенок – это чистый потенциал. – Крученый какбишьеготам, подвешенный к приборной панели, задымился и заискрил. – У тебя больше не осталось времени, Клан. В буквальном смысле слова. Потому что Время начнется только после Большого Взрыва. А если хоть какую-то часть существа, обитающего во времени, вынести за пределы времени, то все это существо… ну, скажем так: устранится из общей картины.

И тут до Клана дошло.

До него дошло, что в данный момент все Время и Пространство – лишь крошечная частица, меньше атома. И пока не пройдет эта микросекунда, пока эта частица не взорвется, не будет ничего. Вообще ничего. И он, Клан, находится по другую сторону от этой микросекунды.

Шагнув в эту Пустоту, он сам отрезал себя от Времени, и теперь все остальные части Клана исчезали, потому что теперь их не было никогда. Волна небытия прокатилась через новую реальность, поглощая их всех без остатка, и То, что в иной реальности было Ими Всеми, содрогнулось и испустило вопль.

В начале – то есть до начала – было слово. И слово было: «Доктор!».

Но дверь уже закрылась, и ТАРДИС исчезла – безвозвратно. Клан остался один, в пустоте до сотворения мира.

Навеки один, в одном-единственном мгновении, когда Время еще не началось.

Молодой человек в твидовом пиджаке обошел по кругу дом, стоящий в самом конце Клейвершем-роу. Потом постучался в дверь, но никто ему не открыл. Тогда он вернулся в синюю будку и осторожно подкрутил самое маленькое колесико на приборной панели: переместиться разом на тысячу лет куда проще, чем на одни сутки.

Еще одна попытка.

Он чувствовал, как сплетаются и расплетаются вновь нити времени. Время – сложная штука: не все из того, что произошло, действительно происходило. Это понимают только Повелители Времени, но даже и они полагают, что описать это невозможно.

В саду перед домом на Клейвершем-роу появилась заляпанная грязью табличка: «Продается дом».

Молодой человек постучал в дверь.

– Привет, – сказал он. – Ты, должно быть, Полли. Я ищу Эми Понд. Ты, случайно, ее не видела?

Девочка с волосами, завязанными в хвостики, посмотрела на Доктора с подозрением.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросила она.

– Просто я очень умный, – совершенно серьезно ответил Доктор.

Полли пожала плечами, повернулась и пошла в дом. Доктор последовал за ней, с облегчением отметив про себя, что меха на стенах больше нет.

Эми сидела на кухне, пила чай с миссис Браунинг. Из дальнего угла тихонько мурлыкало «Радио-Четыре». Миссис Браунинг рассказывала Эми о своей работе и о том, как нелегко приходится медсестрам, а Эми отвечала, что ее жених – санитар в больнице, так что она знает об этом все и очень хорошо ее понимает.

Когда Доктор показался на пороге, она вскинула голову и посмотрела на него долгим взглядом. «Тебе придется многое мне объяснить», – говорил этот взгляд.

– Так я и знал, что в конце концов найду тебя здесь, – сказал Доктор. – Если не сдамся и буду продолжать искать.

Они вышли из дома на Клейвершем-роу и направились к синей полицейской будке: та стояла в конце улицы, на лужайке под каштанами.

– Постой! – сказала Эми. – Эта тварь собиралась меня сожрать. А в следующую секунду я уже сижу на кухне, болтаю с миссис Браунинг и слушаю «Арчерз». Как тебе это удалось?

– Просто я очень умный, – сказал Доктор. Это была хорошая фраза, и отныне он намеревался использовать ее как можно чаще.

– Поехали домой, – сказала Эми. – На этот раз Рори будет там?

– На этот раз там будут все на свете, – ответил Доктор. – И даже Рори.

Они вошли в ТАРДИС. Доктор уже убрал с приборной панели почерневшие останки крученого какбишьеготама. ТАРДИС больше никогда не сможет попасть в миг до начала времен, но, если вдуматься, оно и к лучшему.

Теперь нужно доставить Эми домой… но сначала, пожалуй, стоит завернуть ненадолго в Андалусию рыцарских времен. Там, в одном придорожном трактире на пути в Севилью, Доктору однажды подали самый лучший гаспачо, какой он только пробовал за все свои десять с лишним жизней.

Доктор почти не сомневался, что сумеет отыскать нужное место снова…

– Итак, мы едем домой, – объявил он. – Но сначала – обедать! А за обедом я расскажу тебе сказку про Максимела и трех оргонов.

Темза – грязное животное: она ползет на брюхе через Лондон, как червяк, как морская змея. Все реки впадают в нее: Флит, и Тайберн, и Некингер. Они несут отбросы, грязь и помои, трупы кошек и собак, овечьи и свиные кости. Отбросы вливаются в бурые воды Темзы, и Темза несет их дальше, на восток, до самого устья, где они канут в Северное море и в небытие.

В Лондоне дождь. Дождь смывает грязь в сточные канавы, и ручьи разбухают и становятся реками, а реки – могучими тварями. Дождь шумит без умолку: хлюпает, плещет, барабанит по крышам. Если даже вода и падает с неба чистой, это ненадолго: стоит ей коснуться Лондона, и она мешается с пылью и превращается в грязь и слякоть.

Ее никто не пьет – ни дождевую воду, ни речную. Ходят шутки, что вода из Темзы убивает на месте, но это неправда. Уличные мальчишки прыгают в реку за монетками и выныривают живыми, отплевываясь, дрожа и сжимая в кулаке свой улов. Если они и умирают потом, то не от этого, хотя ныряльщиков старше пятнадцати не найти.