Песах Амнуэль - Смещение

Я-Алан вложил в рукопожатие все чувства к Я-Хью, а Я-Хью — всю рациональную привязанность к самому себе.

Я-Марк был человеком более эмоциональным, нежели отец, и более чувствительным, чем Бербидж. Он любил каждого солиста из ансамбля, они много лет провели на сцене, перелеты, отели, репетиции, женщины, жены, подруги, новые идеи, восторг и порой неприятие зрителей — все это и многое другое, что составляет жизнь, сблизило их. Ощутив себя Я, Марк узнал и грусть потери. Он потерял друзей, прошлое, звучавшую в душе музыку. Музыка продолжала звучать, но стала другой, Я-Марк не мог ее напеть и понимал, что никогда не сможет исполнять в концертах — никто не услышит, на каком бы инструменте ее ни сыграть и каким бы голосом ни спеть.

Я-Марк обнял Я-Хью и Я-Алана, чувство было новым и приятным, будто себя обнимаешь, жест напомнил детство, когда мама отправляла его в душ, а он сопротивлялся, но приходилось становиться под струи горячей воды, и он обнимал себя за плечи, будто мог укрыться от жестких капель.

Я-Вита стала девочкой, которую Я-Марк поцеловал на выпускном вечере в средней школе, класс распадался, кто-то — он в том числе — переходил в высшую школу, кто-то бросал учебу, а кто-то учиться и не начинал. Я-Вита вспомнила — памятью Я-Марка, — как он смотрел на Янину Коврич, она училась в параллельном классе, и он следил за ней взглядом на переменах и в школьном дворе. За ней приезжала старая женщина на старой машине и увозила в старую непрочитанную сказку, а он страдал, и на последнем совместном вечере, когда джаз-банд, где он был барабанщиком, начал новую композицию, он положил на стул палочки, спустился в зал, с колотившимся сердцем подошел к Янине, протянул ей потную от волнения руку, Янина ему улыбнулась, и они танцевали как сумасшедшие. Друзья, оставшись без барабанщика, играли его любимую музыку, а он целовал Янину в закутке, куда в любой миг мог войти кто-нибудь из учителей, но им было все равно, и Я-Вита чувствовала его мучительный от сдерживаемой страсти поцелуй на своих губах, первый мужской (мальчишеский?) поцелуй в ее жизни. Я-Вита крепче прижалась к матери, и Я-Лаура услышала: «Почему я не знала раньше, как это сладко, безумно». «Да, безумно», — подтвердила Я-Лиз, чья память тоже была частью памяти Я-Виты, Лиз была взбалмошной и нежной, влюбленной и куксившейся, Я-Вита не то чтобы приобрела часть ее характера, в ней и самой было намешано многое, о чем она прежде не подозревала. «Не прячься», — сказала Вита, и Я-Лиз вышла из тени, выпорхнула, будто птица из клетки…

«Боже, — Я-Лаура увидела, как внезапно изменилась дочь. — Оказывается, я тебя совсем не понимала…»

Я-Ализа подошла к Лауре, сидевшей в обнимку с Витой на диванчике для гостей. Диванчик в новой реальности оказался меньше, чем в прежней, Лауре с Витой было тесно, и Я-Ализа присела перед ними на пол, положила руку на колено Лауры, другую — на колено Виты, так они и застыли, будто три грации в Метрополитен-музее новой реальности.

Все хорошо. Я-Ализа не говорила и даже не думала, это было ощущение знания. Когда-то Ализа решила стать физиком, хотя не любила математику. В колледж Грина она поступила, как ей казалось, случайно и совсем не по своим способностям, хотя решила на экзамене все задачи с отчаянием неофита — не перепрыгивая стену, а пройдя насквозь, как электрон под энергетическим барьером. Алана она познакомила с собой через неделю после того, как увидела на своей защите в Принстоне. Ализа отчаянно боялась, что ее «завалят», но все прошло хорошо.

Он не подозревал о знакомстве еще год, пока она не попросила его помочь с вычислением. «Математика, — сказала она, — не мой конек».

Ты — это я. Так она думала, так хотела. Это не было — до поры до времени — сексуальным чувством молодой женщины к умному мужчине (разве? Не обманывала ли она себя?). Мысли Алана она читала, как увлекательную книгу, ей казалось, что Алан говорит с ней, даже когда он молча проходил мимо.

«Мы — одно целое», — думала она. И так стало.

Я-Алан подошел к Ализе, коснулся ее мыслью, ощущением тепла, близости, уюта. Они видели то, чего еще не разглядели остальные, и поняли то, что от остальных, даже от Хью и Марка, было скрыто.

Я-Шеффилд, закрыв глаза, рассматривал новый мир. Я-Кодинари смотрел его глазами, будучи изначально сцеплен с Я-Шеффилдом квантовой запутанностью. Оба в свое время стали адвокатами, оба чуть ли не в один день женились, у обоих не было детей, и жены умерли почти в один день, но они не знали об этом, живя в разных концах Соединенных Штатов и не предполагая, что суперпозиция становится все более жесткой. Формулы в пакете, хранившемся в сейфе у вашингтонского адвоката-нотариуса, связывали их — и еще Марка, Хью, Виту, Алана, Ализу, а затем Лауру и Карпентера — сильнее, чем ядерные силы связывают нуклоны в ядре.

Смотрите, показывал Я-Шеффилд, на Мильтон-авеню люди, собравшись группами, смотрят в небо, отсюда не видно, но оттуда видно прекрасно — в сгущающейся синеве сумерек Марс, видите? Не напрягайте зрение, просто смотрите, как на текст в книге. Видите, как сходит с орбиты спускаемая капсула «Скорпи-8», капелька на рыжем фоне, хорошо видно, правда? Присмотритесь, внутри трое — американец, англичанин и русский — первые люди, которые опустятся на Марс, наверно, уже опустились, только сигнал еще не достиг Земли.

А еще смотрите, показывал Я-Шеффилд, сегодня премьера на Бродвее, в театре «Рушпин»: пьеса-интро, играют все, купившие билеты, никто не знает своих ролей, пока не открылся занавес — голографический купол, отделяющий реальность от виртуальности. Хотите поучаствовать? Мы-то можем и без билетов.

Оставьте, перебил Я-Хью, это лишнее, успокойтесь, Шеффилд, дайте вашу руку, и вы, Кодинари, и вы, Карпентер.

Когда — очень скоро — релаксация закончится, суперпозиция станет полной, и Ясмогу наконец установить нужный максимум в распределении.

Я-мы стану владыкой мироздания?

Кто это спросил? Никто. Мысль возникла из небытия — мысль другого метавидуума? Уже познавшего себя?

Ты-вы думаешь, что сумеешь изменить распределение миров, чтобы создать идеальное равновесие? Идеальное многомирие?

Кто спросил?

Неважно. Ответь.

Нет, думает Я. Идеальное не существует.

Я помогу. Ты не один.

Кто — ты?

Узнаешь, когда закончится релаксация. Просто — подожди.

Яжду.

Детектив Остмейер не жаловался на память. Ему не нужно было дважды читать документ, чтобы запомнить. Не наизусть, конечно, но все уровни заложенного в текст смысла. Коллегам часто казалось, что Остмейер придирается к словам, требует, чтобы фразу, часто употребляемую, например, для описания места преступления, составитель отчета заменил другой, более соответствующей случаю, поскольку случай неповторим, и описание должно быть адекватным, иначе, будучи представлено в суде, оно усложнит ведение процесса.