Журнал «Искатель» - Искатель, 2019 № 06

Месяца через два (к этому времени старуха-графиня в один из вечеров тихо угасла в своем кресле, дошивая двадцать третье одеяло) состоялась свадьба графа Антона Николаевича Крушинского с наследницей несметного богатства покойного ростовщика. Она выходила замуж по любви, и в церкви расцветшее личико ее сияло счастьем.

Одно только омрачало радостное событие — это исчезновение отца Антона Николаевича, связанное с кражей бриллиантов старого ростовщика. Гордый юноша был очень потрясен этим, и если он прежде только мало любил отца, то теперь стал презирать его как оскорбителя целого рода. Он готов был посвятить весь остаток своей жизни поискам его… Но зачем? Разве мог он судить отца?

Не знаю, почему и откуда это во мне взялось, но я совершенно не боялся смерти в тот момент, когда наша машина застряла ночью в безлюдной степи, в жестокий, пронизывающий до костного мозга мороз. Внутри меня было спокойствие, ледяное, как сама эта бескрайняя, промерзшая степь. Пока Эдик бегал вокруг машины, матерясь и заламывая руки, я сидел в салоне, скрючившись на пассажирском сиденье, пытаясь сохранить остатки тепла. Наблюдая неистовый танец метели в свете неумолимо гаснущих фар, я думал о том, что, в принципе, неплохо пожил, немало повидал и кое-что успел. Я прощался с жизнью спокойно и даже с достоинством. Я не видел никакого смысла в суете вокруг машины, поскольку ничего не понимаю в ее устройстве, и не видел никакого толка от истеричных заглядываний под капот и испуганного мата в черную, словно вакуумную пустоту ночи. Я решил тогда, что Эдик понимает в автомобилях много больше, и к тому же это его машина, вот пусть и бегает, а у меня были дела поважнее. Я готовился к смерти.

Удивительно, как быстро остывает заглохшая машина в мороз. Без своего пламенного сердца она просто кусок железа, который в считаные минуты теряет остатки тепла и напитывается прозрачной смертью.

Много лет спустя, вспоминая эту ночь, я пытался понять, что за отчаянная храбрость это была, что за бесстрашие, откуда оно во мне? Презрение к боли, к страху, к смерти, к истошным причитаниям товарища по несчастью. Сегодня я бы так не смог.

Возможно, это глупая уверенность молодости, которая ничуть не сомневается, просто не допускает самой возможности — умереть. Кто угодно, но я-то все равно выкручусь. Я-то выживу! Кто-нибудь все равно проедет, кто-нибудь нас подберет!

А может, такой фокус выкинула моя психика, чтобы я не сломался в стрессовой ситуации. Психологический барьер. Не знаю. Но факт остается фактом: в ночь, когда мы замерзали в степи от мороза, я был абсолютно спокоен, словно сам стал мерзлой пустотой, что смотрела на меня через лобовое стекло.

Мы свернули с трассы около часа назад, прежде чем поломаться где-то в глубинке, на проселочной дороге. Здесь и днем-то никто почти не ездил, а уж ночью наши шансы на встречу со случайной машиной и вовсе были ничтожны. Мобильных телефонов тогда не было: в середине 90-х мы их видели только в голливудских фильмах. Так что позвать помощь не могли. Идти пешком до ближайшего населенного пункта пришлось бы около двадцати километров, что в такую свирепую метель было сопоставимо с самоубийством.

«Да, надо было ехать на автобусе», — думал я, растирая ладонями лицо, которое уже начинало неметь. Это Эдик упросил меня вместе поехать домой на его «девятке». Он встретил меня у дверей института, когда я выходил с последнего экзамена и уже мысленно прикидывал, как быстрее попасть на автовокзал и умчать домой — отмечать успешно сданную сессию. Эдик предложил оплатить бензин пополам, и, хотя это практически равнялось цене автобусного билета, тогда мне показалось хорошей идеей. Все-таки автомобиль намного комфортней автобуса и быстрее. Особенно если он не ломается ночью в жуткий мороз посреди степи.

В какой-то момент сквозь порывы метели пробился лунный свет, и я увидел силуэт человека за окном, справа от себя. Это было настолько неожиданно: ночью, в метель, посреди степи стоит человек, совершенно не двигаясь на пронизывающем ветру, словно обледеневший, так что я поначалу даже не удивился, а просто принял это видение за галлюцинацию от переохлаждения. Присмотревшись, я понял, что это девушка, а вернее, даже девочка-подросток. Она стояла в одном платьице, босыми ногами на вершине небольшого сугроба прямо напротив моего окна. Шквальный ветер нещадно трепал ее белые волосы, широко открытые глаза смотрели не мигая, словно не чувствуя бьющей прямо по ним снежной крупы. И вот тогда мне стало страшно. Не просто страшно, а действительно жутко — до того, что я готов был завыть от нахлынувшего ужаса.

— Эдик! — во все горло завопил я. — Эдик, иди сюда!

Эдик не ответил, он стоял на дороге и всматривался в ночную вьюгу в надежде увидеть случайный автомобиль. Я вдруг понял, что кричу в закрытой машине и снаружи меня просто не слышно, тем более на фоне завываний ветра. Я перегнулся через водительское кресло, открыл дверь с левой стороны и опять позвал его, ветер уносил мой голос куда-то в сторону, но Эдик все же услышал меня. Он залез в машину и раздраженно бросил:

— Чего?

— Посмотри туда. Ты видишь?

По расширившимся глазам товарища я понял, что он видит.

— Что… Что это такое? — потрясенно прошептал Эдик.

Я повернулся в сторону девочки на сугробе, она по-прежнему стояла и смотрела на нас. Ледяной ветер рвал на ней легонькое платьице, но снег под ее босыми ногами не таял.

— Я не знаю… что это такое.

— Этого не может быть, она ведь не может вот так стоять там, на морозе.

Я кивнул: действительно, не может. Но она стоит, и, похоже, метель ее не беспокоит.

— Это не человек, — медленно произнес я, будто надеясь, что сейчас все это как-то объяснится и эти пугающие слова можно будет не договаривать. — Это не может быть живым.

Эдик неестественно тонко завыл и начал торопливо креститься.

— Нам конец, — запричитал он. — Нам не выбраться отсюда.

Я же просто оцепенел от ужаса и не мог оторвать взгляд от одинокой фигурки в ночи. А потом окончательно погасли фары. Они горели все тусклее и тусклее и в какой-то момент тихо погасли, оставив нас одних в этой промерзшей степи с темнотой, вьюгой и непонятным созданием за окном.

Какое-то время мы сидели в полной темноте, не в силах различить ничего за стеклом, сжавшись на своих креслах, как маленькие дети, спрятавшиеся в кладовке. Через несколько минут мои глаза привыкли к темноте, и я вновь стал различать ее силуэт. Она стояла на том же месте.

Во мраке ночи ее было плохо видно, но в какой-то момент мне показалось, что ее губы шевелятся. Мне чудилось, что она хочет обратиться ко мне, силится что-то донести своими побелевшими губами. Но я ничего не слышал и вообще не был уверен в том, что вижу, в том, что она действительно существует — там, снаружи нашей металлической капсулы, где разверзся ледяной ад. И я почувствовал, что, помимо страха, помимо сковывающего ужаса, в моей душе таится также любопытство. Будто я прикоснулся к чему-то неимоверно древнему, к мрачной тайне, одной из загадок бытия. Как в детстве, когда тебя что-то не только пугает, но и одновременно манит необъяснимой тайной, сокрытой в себе.