Александр Филиппов - Сказка без чудес

— Ничего я не приватизировал!

Люций Гемулович в мгновение ока, ниоткуда, а скорее всего, из рукава плаща, извлёк толстенную, непостижимым образом, уместившуюся там книгу. Сбруев сразу признал в ней «Антологию поэзии Южного Урала», изданную под его редакцией на средства областного бюджета в прошлом году. Солидный том с золочёным тиснением. Открыв его, человек в чёрном принялся читать предисловие — с выражением, чётко, как хорошо владеющий русским языком иностранец, проговаривая каждый звук:

— «Трудно переоценить выдающееся значение для южно-уральской поэзии, литературы в целом, Ферапонта Сбруева. Не только гениального поэта, но и учителя, наставника многих поколений писателей»… При жизни так даже о Пушкине, «нашем всё», не писали. А это ведь о вас, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь! — с вызовом откликнулся Сбруев. И предложил сердито: — А фокусы свои дурацкие не здесь, на кладбище, а где-нибудь в клубе, на сцене показывайте!

Люций Гемулович неуловимым движением спрятал увесистый фолиант в складках плаща, умиротворяюще поднял вверх обе руки:

— Полноте, батенька! Сцена, публика — это ваша стезя. — И заговорил вдруг совсем иным тоном — тихо, мечтательно: — Помните, как вас принимала аудитория в молодости, пятьдесят лет назад? Слушатели из разных слоёв населения. Рабочие, колхозники, техническая интеллигенция. Гуманитарии, само собой. А вы — молодой, златокудрый, красивый, стояли на сцене и читали свои стихи. Вот эти, например, — и человек в чёрном принялся декламировать, по памяти, не заглядывая в книгу: — «Быть может, весна никогда не придёт, быть может, и снег никогда не растает…». Или вот это, из лично вами пережитого: «Я ночью пьяного раздел. А лютый был мороз!» — Закончив, причмокнул губами, сожалеючи. — Это — из ваших ранних стихов. А поздних-то и вовсе написано не было! Ах, как вас принимали тогда! — всплеснул руками в лайковых перчатках Люций Гемулович. — Какое поэтическое будущее вам пророчили! Увы, не сбылось…

Сбруев слушал, насупившись, взирая на собеседника исподлобья, играя желваками. А человек в чёрном продолжал между тем:

— А знаете, почему вас так внезапно, безжалостно оставила муза? Потому что вы, Ферапонт, лодырь и жлоб. Да-да, не обижайтесь, — предупреждающе выставил он перед собой руку, заметив, как дёрнулся воинственно престарелый поэт. — Что ж в вашем возрасте обижаться-то? Вам, любезный, пора и о душе подумать. Проанализировать, вспомнить тот день, когда вы поняли вдруг, что не хотите писать стихи. Не хотите больше напрягаться, вставая из-за стола с дрожью в руках, с колотящимся сердцем, головной болью и шумом в ушах. И когда единственным способом снять это непосильное напряжение, стресс, оказывается стремление напиться до свинского состояния. И всё это ради пары строф, вымученных за несколько часов каторжного труда? А жить в достатке, комфорте и сытости очень хотелось. И это в итоге вам вполне удалось! — торжественно провозгласил Люций Гемулович. — Однако творческое бесплодие, необходимость всё время мимикрировать под настоящего писателя разъедала, будила ненависть к окружающим. И, я уверен, вы готовы душу дьяволу заложить за то, чтобы хотя бы к старости к вам вернулась способность к творчеству!

Сбруева перекосило всего. Он вдруг принялся крестить человека в чёрном, бормоча испуганно:

— Изыди, проклятый, изыди!

Однако Люций Гемулович лишь усмехнулся в ответ.

— Да бросьте вы, — пренебрежительно отмахнулся он от крестного знамени. — Мы же с вами материалисты, и прекрасно знаем, что покойники не оживают лишь для того, чтобы треснуть поэта, хоть и бывшего, по голове, и дьявола, конечно, не существует… А вот человек, готовый помочь вам, и вернуть утраченную способность к творчеству, есть. И этот человек — я.

И тут Сбруев вдруг неожиданно даже для себя зарыдал. И от отчаянья — о себе, любимом, он всё уже давно знал, во всём признался себе без утайки. И от страха — странный человек его словно открытую книгу читал, в самые потаённые уголки души заглянул, и будто наизнанку её, душу-то, или что там осталось на месте её, вывернул…

А таинственный собеседник вдруг шагнул к нему, положил руку на вздрагивающее от рыданий плечо вполне дружески, молвил отечески, успокаивающе:

— Ну, полноте, батенька, полноте… Слезами горю, как известно, не поможешь. А вот с помощью психотерапевтического сеанса — вполне возможно.

— Кто вы? — опасливо отшатнулся от нового знакомого Сбруев.

— Я представитель нефтяной компании, которая будет добывать нефть в вашем Заповедном бору. А по первой специальности — психотерапевт. Весьма, кстати, известный в определённых столичных кругах. И вам крупно повезло, что я решил из простого любопытства прогуляться здесь, в окрестностях села Колобродово, заглянул на это сельское кладбище… И вот — вы вполне кстати оказались в нужное время на нужном месте. А я могу в два счёта решить вашу творческую проблему!

— Как? — с надеждой в голосе откликнулся Ферапонт.

Слёзы на его глазах мгновенно высохли, и он кулаком разом смахнул их остатки, вытер влажные дорожки на покрытых седой скрипучей щетиной щеках.

— Для специалиста проблемы, наподобие вашей, хорошо известны, — заговорил человек в чёрном, приблизив вплотную к лицу Сбруева свою бледную физиономию в зеркальных очках, в которых мелькнуло перекошенное, как на плохой фотографии, отражение неудавшегося поэта. — В данном случае чаще всего мы имеем дело с неким психологическим блоком, возникшем в силу… э-э… некоторых внутренних установок личности пациента. Снять его — минутное дело. Пустяк, не стоящий выеденного яйца. Сейчас мы это подкорректируем…

Ферапонт не очень понимал смысл сказанного таинственным собеседником. Он ошарашено думал о том, что поразившее его творческое бесплодие, напасть, пустившая всю его жизнь псу под хвост, заставлявшая десятилетиями притворяться, ловчить, толкаться локтями, чтобы не просто удержаться в творческой обойме, но и пробраться на самый верх провинциальной литературной иерархии — всего лишь психологическая проблема, не стоящая выеденного яйца?! И её можно решить прямо сейчас, здесь, на кладбище? И, что немаловажно, совершенно бесплатно!

Сбруев подобрался, вытянул руки по швам, кивнул поспешно:

— Я готов!

Вечерело. На тихий погост опускалась прохлада. Лёгкий ветерок перебирал веточки берёз и кустов отцветшей сирени над поросшей травой могилками. Прячась в густой листве, чирикали беззаботно птички. Слышно было даже, как прошуршала мышка у ног. Всё было как всегда на склоне летнего дня. Однако именно сегодня здесь, на сельском кладбище, вершилось таинство.

Человек в чёрном протянул руки в перчатках, коснулся лица Сбруева. Провёл ловкими, как у пианиста, пальцами, по остаткам волос на затылке, погладил шишку на макушке, куда приложилась клюкой старуха Мудрова, и болячка сразу перестала саднить.