Александр Филиппов - Сказка без чудес

Заслышав громкий, похожий на воронье карканье голос поэта, птички, до того беззаботно щебетавшие окрест, замолкли разом испуганно.

А Ферапонт ликовал. Он только что, после полувекового молчания, написал новый и, откровенно надо сказать, великолепный стих! Отлично скроенный, зарифмованный. Особенно вот это вот: «трам-там-там» хорошо получилось. От самых глубинных поэтических народных традиций, идущее… Строфа, гениальная в своей простоте, прямо пушкинская, надо честно признаться, строфа! И сейчас подобных строк и строф роилось в его голове тысячи! Теперь все недоброжелатели, много лет попрекавшие его отсутствием личного творчества, сдохнут от зависти!

И Сбруев опять зарыдал, шумно сморкаясь в смятый комком, накрахмаленный будто, от многократного употребления, носовой платок. Плакал от счастья на этот раз.

Глеб Сергеевич проснулся далеко за полночь.

Ещё не открыв слепленных тяжёлой дремотой глаз, он со стыдом вспомнил, как плутал накануне в ужасе по Заповедному бору, как погостил у сумасшедшей старухи, которой он, как ни крути, а доводится единокровным племянником. Как рысачил потом по лесной тропке вслед за дурацким клубком шерсти, который, как намагниченный, катился сам по себе шустренько, и вывел-таки прямо к парадному крыльцу усадьбы, светящейся приветливо в ночь окошками. После чего, скакнув, исчез, юркнув, словно мышка в травку. Вполне вероятно, назад, в избушку, помчался.

Не распространяясь особо о своих приключениях в дебрях дикого бора, Дымокуров сытно поужинал под пристальным, угадывающим любые его желания взглядом домоправителя Еремея Горыныча, а потом, сославшись на усталость, отправился почивать в отведённую ему спальную комнату.

И вот теперь, пробудившись среди ночи, вспомнив такой насыщенный событиями вчерашний день, Глеб Сергеевич, что называется, разгулялся.

Он лежал тихо, стараясь не думать о стоящем под кроватью ночном горшке, и страдал.

Никогда прежде, за всю свою шестидесятилетнюю с гаком жизнь, он не чувствовал себя так глупо.

Дымокуров был человеком рациональным, убеждённым атеистом. Последнее, впрочем, не афишировал с учётом нынешнего тренда в федеральной политике. В церкви бывал по случаю, за компанию с кем-то, свечки перед ликами святых не ставил, никогда не молился. В чертовщину всякую, сглазы да порчи он тоже не верил. Смотрел на окружающую действительность с точки зрения здравомыслящего человека, полагая, что всякому, даже самому невероятному на первый взгляд, явлению, есть вполне научное объяснение.

Хотя и чудес-то особых здесь, в имении он, если подумать, не видел воочию. Какие-то разговоры о тысячелетнем долгожительстве, умение «отводить глаза», медведь этот пьяный… Да, ещё ступа якобы летающая — но полёт этот наверняка осуществлялся только в болезненном воображении домочадцев усадьбы. Вот только клубок-навигатор, скакавший сам собой по лесной тропинке… А может, никакого клубка и вовсе не было? Может, он только привиделся? Опять же, бабка эта полоумная в избушке гадостью какой-то напоила. А клубочек этот, за которым скакал сквозь буреломы, ему лишь мерекался?

Глеб Сергеевич, вздохнув тяжко, перевернулся неловко на податливой, жарко обнимавшей его пуховой перине, со спины на бок. Всё тело после непривычной физической нагрузки с плутанием да беготнёй вчерашними болело. И галлюцинации, вызванные бабкиным пойлом, продолжались.

Ибо чем другим объяснить то, что увидел Дымокуров, повернувшись лицом к окну?

А увидел он такое, что ущипнул себя за предплечье, чтобы проверить — не спит ли, и не снится ли ему кошмарный, ужасный сон?

Из-за оконного стекла, в прогал между не задёрнутыми до конца шторами на него пялилась жуткая образина.

Существо было похоже на летучую мышь, только гигантскую, ростом с взрослого человека.

Это нечто висело за окном непостижимым образом — вниз головой, при этом чёрная широкополая шляпа не сваливалась с его макушки, будто приклеенная, и пялилось на отставного чиновника красными, пылающими, словно два уголька, глазами. И постукивало, скребло по стеклу длинными, червеобразными, когтистыми пальцами. А потом, усмехнувшись и оскалив белоснежные зубы-клыки, нечто ткнуло себя указующим перстом в грудь, затем указало на обомлевшего Глеба Сергеевича, и опять с противным визгом скребнуло когтями по стеклу, недвусмысленно давая понять — пусти, мол.

Такого рассудительный и рациональный Дымокуров уже не смог вынести.

Взвизгнув, он одним движением откинул тяжёлое ватное одеяло, кубарем скатился с кровати, и как был — в пижаме и босиком, вылетел из спальной в тёмный коридор.

Здесь, что естественно, никого не было в этот час. Однако в самом конце, ближе к гостиной, светился проём не захлопнутой плотно двери, ведущей в комнату, в которой обитал Еремей Горыныч, если Глеб Сергеевич не ошибался. И оттуда доносились приглушенные, едва различимые в ночной тишине, голоса.

Дымокуров остановился в нерешительности, дыша запалённо, потирая ладонью грудь и пытаясь успокоить колотящееся испуганно где-то под самым горлом сердце. Крашеный пол холодил ноги, казался ледяным, что немного привело в чувство отставного чиновника.

— Ты зачем его по бору плутать-то заставил? — донеслось вдруг из-за двери до Глеба Сергеевича явственно. Вопрошала незнакомая женщина. Голос её звучал сурово, властно и требовательно. Новый владелец усадьбы, как не был напуган, нашёл в себе силы, замерев, прислушаться с любопытством.

— Дык, пущай, думаю, погуляет… — забасил, оправдываясь, невидимый из-за двери мужик, в котором Дымокуров без труда распознал Якова. — Ну и вааще… пошутковал малость. Уж больно смешно он «ау!» кричал. Будто резаный. Заблудился, ити его мать, в трёх соснах!

Отставной чиновник сразу понял, что речь идёт о нём, а потому стал слушать ещё внимательнее.

— Пошутковал он, вишь ли… — продолжала отчитывать Якова неизвестная, а потом переключилась на другого невидимого собеседника. — Ну а ты-то, Ягода наша малинка, что ему своим язычком без костей наболтала-поведала? Небось, запугала чудесами разными до икоты?

— Я то? — как ни в чём ни бывало, отозвалась хозяйка лесной избушки. — Да ничо особенного. Раболаторию свою показала…

— Лабораторию! Сколько раз повторять! — строго поправила её невидимая собеседница.

— Ну да. Я и говорю — лабалаторию показала, — словоохотливо поправилась бабка. — Покалякали о том, о сём. В чувство привела, отварчиком попользовала болезного. Ну и проводила домой от греха…

— Знаю, как ты его проводила. Сама-то идти поленилась, навигатор всучила. Что он подумал, интересно, когда за клубком шерсти по лесу бежал? Что он Иван-дурак из русской народной сказки?