Эдуард Геворкян - Правила игры без правил

— Ну, еще бы! — охотно согласился я, тем более что так оно и было. В следующую секунду я сообразил, что веду себя как кретин, и мгновенно скорректировал: — Как — это розыгрыш?

Директор испытующе глянул на меня, задумался, махнул рукой.

— В любом случае вы вели себя достойно. Не кинулись за мной, уверяя в сочувствии, но и не сбежали. Хорошо, когда люди не теряют достоинство. Вы мне понравились!

— Польщен, — только и сказал я. Знал бы он…

— Жетон можете предъявить вашему начальству, и вас оставят в покое (о покое я сам позабочусь, подумал я, выбраться бы, а жетон мне самому пригодится). Но рассеять ваши сомнения…

— Позвольте, — я не мог отказать себе в удовольствии подергать тигра за усы, — если вы не в курии, то у меня появляется основание безбоязненно продолжать расследование.

Директор Юрайда разочарованно вздохнул.

— Что вы расследуете, в чем состав преступления? Вы ведь разобрались с Джеджером, не так ли?

— С ним да, но не с остальными, — тихо сказал я. Пора было открывать карты.

— А кто вас интересует? — удивился директор.

— У меня тут списочек. — Я достал из записной книжки листок распечатки, аккуратно развернул его и вручил директору. — Это не все, но для начала, думаю, хватит.

Просмотрев список бывших выпускников, он вернул его мне с тем же безмятежным выражением лица, с которым брал.

— Если вас не затруднит, дайте адреса хотя бы некоторых.

Медленно покачав головой, он неожиданно рассмеялся.

— Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопытство. Нет, я действительно не знаю, где они сейчас находятся.

— Следует понимать так, что к их исчезновению вы имеете некоторое отношение?

— Почему сразу «исчезновение»? Мы действительно имеем отношение к их перемещению за пределы страны. Вы удовлетворены такой формулировкой?

Формулировка меня удовлетворяла. Я кивнул.

— Ну, хорошо. Я думаю… У вас есть дети? — вдруг перебил сам себя директор.

— Есть.

— Тогда вы поймете. Не мне говорить вам, что мир катится в преисподнюю. Вы знаете, что балансирование на грани не может продолжаться вечно. Если канатоходец долго не слезает с каната, то рано или поздно упадет. В океанах подводных лодок больше, чем рыбы. Склоки из-за любой ерунды. Военно-промышленные спруты. Нет, перспективы рода человеческого блестящими не назовешь. Я противник войны во всех ее проявлениях, но я не страус, в песок зарываться не хочу. Если мы не можем предотвратить катастрофу, то надо хотя бы немного позаботиться о будущем человечества после нее!

— Я охотно подпишусь под любым воззванием за мир и разоружение, продолжал директор, — но если в каком-нибудь пустяковом реле не сработает контакт, то воззванием межконтинентальную махину, выходящую из шахты, не остановишь и по прямому проводу извинений не принесешь. Надо учесть все, что мы в силах учесть, и дать шанс уцелевшим после бойни. Этим мы и занимаемся!

— Чем именно? — тупо спросил я.

— Мы готовим наших выпускников к максимальному выживанию. Потенциальные лидеры уцелевших! Они знают, как вести себя в экстремальных ситуациях, и даже если кроме них никого не останется, то они начнут все сначала. Мы рассредоточиваем их повсюду, где только можно и нельзя. То, что я вам рассказываю, сами понимаете, не для огласки. Хотя даже это неважно. Прессе шуму на неделю, может еще два-три запроса оппозиции… В любом случае, я надеюсь на вашу порядочность.

Он замолчал, а я чуть было не зевнул. Когда он начал свои рассуждения о бренности мира, я стал ожидать большого вранья и вот дождался рождественской сказочки о будущих благодетелях. Слов нет, придумано красиво, так и видишь, как среди руин и пепелищ возникают ловкие быстрые тени, собирают уцелевших и ведут их в леса и горы. А там, разумеется, начинают рассказывать голодным и больным историю искусства, которую им преподавали почему-то ночами. Директор Юрайда, грубо говоря, врет, но было непонятно, почему они снисходят до лжи, а не выставляют. Раз так, подергаем еще…

— И выживут в любой ситуации? — невинно спросил я.

— Если будет шанс, они его не упустят, — ответил он.

— А дальше?

— Что — дальше?

— С кем они будут воспроизводить род человеческий? Как насчет соответственно обученных подруг?

— Мы это учли, — после секундной заминки проговорил Юрайда, — вы забываете про женские исправительные школы.

— То есть вы их расселяете парами?

— М-да, нечто в этом роде.

Вот он и попался! Надо же — парами! Я специально убил два дня на списки выпускниц женских спецшкол, но ничего подозрительного не нашел, если не считать исчезновение воспитанниц со своими сутенерами или самоубийств в наркологических центрах. Эти вряд ли годились в праматери детей рода людского. Врал директор Юрайда, а почему врал — непонятно. Все здесь врут, решил я, пусть из лучших побуждений, но врут. Директор врет, воспитанники врут, Бидо врет, и Шеф тоже хорош…

— Как же вы проводите свой бюджет? Президент обещал урезать все программы, не имеющие выхода на Бункер.

Директор щелкнул пальцами. Я понял так, что эти пустяки меня волновать не должны. Пробный шар ухнул мимо лунки.

В дверь без стука просунулась голова Седина. Со словами «извините, на минутку» голова втянулась обратно, дверь закрылась. Все произошло так быстро, что я, сидя к двери боком, сообразил, в чем дело, когда директор встал из-за стола и, сказав, «я сейчас», вышел.

Из коридора донеслись возбужденные голоса, слое я разобрать не мог. Подслушивать у замочной скважины неудобно, можно получить по уху дверной ручкой. Техника осталась в портфеле, со мной только приставка в кармане плаща и мелочь.

«Если даже директор не врет, — подумал я, — Джеджер все-таки не тот человек, которого я хотел бы увидеть, вылезая из убежища. А остальные… это они здесь тихие! Хорошо, что это вранье!»

Директор вернулся минут через пять, молча сел в кресло и, побарабанив короткими пальцами по столу, принялся рассматривать меня. Не понравился мне его взгляд. Вижу тебя насквозь, говорил он, ты враг, говорил он, смерть тебе!..

Скорее всего, мне это померещилось. Шеф прав, с моим воображением надо иметь нервы толщиной с палец или вообще их не иметь.

— Мне кажется, что я вас не убедил, — сказал он тихо.

— Нет, почему же! — вежливо ответил я. — Боюсь, что был излишне назойлив… — Я развел руками. — Служба!

— Оставьте, — устало смежил веки директор, — вы умный человек, притворяетесь, правда, хорошо, но… вы учились в Форт-Менте?

— Не имел чести, — сухо ответил я, его манера перебивать самого себя начинала раздражать.

— Но ваш перстень…

— Корнерстоун, социологический факультет.

На выпускном вечере мы с Кларой обменялись перстнями, а через два дня она погибла в авиакатастрофе. Я не был суеверным и особенно не верил в провиденье, но мысль, что она пересекла мой путь и приняла удар судьбы на себя, не оставляла никогда. С тех пор я всегда ношу университетский перстень — и память, и талисман.