Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте [сборник litres]

— Посмотрите туда! — сказала Авлуэла. — Как ярко она сияет!

Она указала на сияющую дугу трехмерной сферы над какой-то реликвией древнего города. Прикрыв как дощечкой ладонью глаза, я разглядел внутри древнюю каменную стену и толпу людей.

— Уста Истины, — пояснил Гормон.

— Это что? — спросила Авлуэла.

— Войди и увидишь сама.

В сферу тянулась очередь. Мы встали в нее и вскоре оказались у входа в святилище, вглядываясь через порог в не подвластное времени пространство. Почему эта реликвия и еще несколько других удостоились такой особой защиты, я не знал. Поэтому я спросил Гормона, чьи познания самым загадочным образом были столь же глубоки, как и познания любого Летописца, и он ответил:

— Потому что это царство определенности, где то, что говорят, абсолютно соответствует действительности.

— Я не понимаю, — сказала Авлуэла.

— В этом месте невозможно солгать, — пояснил Гормон. — Можете ли вы назвать иную реликвию, более достойную защиты? — Он шагнул через входной канал, на миг превратившись в расплывчатый силуэт, и я быстро последовал за ним внутрь. Авлуэла же замешкалась. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она вошла. Застыв на самом пороге, она, казалось, боролась с ветром, дувшим вдоль пограничной линии между внешним миром и карманной вселенной, в которой мы стояли.

Во внутреннем помещении находились сами Уста Истины. К ним тянулась очередь, и серьезный Индексатор контролировал поток желающих прикоснуться к древности. Нам пришлось подождать, прежде чем нам троим разрешили войти в святилище. Мы оказались перед горельефом — свирепой головой чудовища на древней, изъеденной временем стене. Рот каменного лица был разверст — темная, зловещая дыра в стене. Окинув его взглядом, Гормон кивнул. Казалось, он был доволен, что все оказалось именно таким, как он и предполагал.

— Что будем делать? — спросила Авлуэла.

— Наблюдатель, вложи свою правую руку в Уста Истины, — велел мне Гормон.

Я нехотя подчинился.

— А теперь, — продолжил он, — один из нас задает вопрос. Ты должен ответить на него. Если ты скажешь неправду, Уста сомнутся и откусят тебе руку.

— Нет! — воскликнула Авлуэла.

Я с тревогой смотрел на каменные челюсти вокруг моего запястья. Наблюдатель без обеих рук — человек без ремесла. Во времена Второго Цикла можно было получить протез, куда более ловкий, чем настоящая рука, но Второй Цикл уже давно завершился, и в наши дни такие полезные вещи на Земле не купить.

— Разве такое возможно? — спросил я.

— Воля необычайно сильна в таких местах, — ответил Гормон. — Она строго различает правду и неправду. По ту сторону этой стены спят три Сомнамбулиста, посредством которых говорит Воля, и они контролируют Уста. Ты боишься Воли, Наблюдатель?

— Я боюсь своего собственного языка.

— Будь храбр. Перед этой стеной ни разу не прозвучала ложь. Никто ни разу не лишился руки.

— Тогда давай, — сказал я. — Кто задаст мне вопрос?

— Я, — ответил Гормон. — Скажи мне, Наблюдатель: если отбросить в сторону притворство, ты бы сказал, что жизнь, проведенная в Наблюдении, прожита мудро?

Я молчал, перебирая в голове мысли и глядя на каменные челюсти.

— Посвятить себя Бдению во имя других людей, — наконец произнес я, — пожалуй, это самая благородная цель, какой только можно служить.

— Осторожнее! — с тревогой в голосе вскричал Гормон.

— Я еще не закончил, — сказал я.

— Продолжай.

— Но посвятить себя Бдению, когда враг мнимый, — значит бездельничать, и хвалить себя за то, что ты долго и усердно ищешь врага, который не придет, — глупо и греховно. Моя жизнь была пустой тратой времени.

Челюсти Уст Истины даже не дрогнули.

Я убрал руку и посмотрел на нее так, будто она лишь недавно выросла из моего плеча. Внезапно я ощутил себя глубоким стариком, прожившим несколько циклов. Авлуэла вытаращила глаза и прикрыла ладонями рот, потрясенная тем, что я сказал. Казалось, что мои слова застыли в воздухе, повиснув перед уродливым идолом.

— Сказано честно, — похвалил Гормон, — хотя и без особой жалости к себе. Ты судишь себя слишком строго, Наблюдатель.

— Я говорил так, потому что мне дорога моя рука, — ответил я. — Ты бы предпочел, чтобы я солгал?

Гормон улыбнулся:

— Теперь твоя очередь, — сказал он Авлуэле.

Заметно испуганная, маленькая Воздухоплавательница шагнула к Устам Истины и вставила худенькую, дрожащую руку между плитами холодного камня. Я поборол в себе желание броситься к ней и вытащить ее руку из этой дьявольской, гримасничающей головы.

— Кто задаст ей вопрос? — спросил я.

— Я задам, — ответил Гормон.

Крылья Авлуэлы затрепыхались под ее одеждой. Лицо ее побледнело, ноздри подрагивали. Закусив нижнюю губу, она привалилась к стене, в ужасе глядя на скрытую в черной дыре кисть. Снаружи на нас смотрели расплывчатые лица. Их губы шевелились, по всей видимости, выражая нетерпение по поводу нашего затянувшегося визита к Устам Истины, но мы ничего не слышали. Атмосфера вокруг нас была теплой и липкой, с затхлым запашком, похожим на тот, что исходит из колодца, пробитого в структуре Времени.

Гормон медленно произнес:

— Прошлой ночью ты позволила принцу Роума овладеть твоим телом. До этого ты дарила его Перерожденцу Гормону, хотя такие связи запрещены обычаем и законом. До этого ты была любовницей Воздухоплавателя, ныне покойного. Возможно, у тебя были и другие мужчины, но я ничего о них не знаю, и для целей моего вопроса они не важны. Скажи мне вот что, Авлуэла: кто из троих доставил тебе самое сильное физическое удовольствие, кто из троих пробудил в тебе самые глубокие эмоции и кого из троих ты бы выбрала в качестве супруга, будь у тебя такой выбор?

Я хотел было возразить, что Перерожденец задал ей три вопроса, а не один и потому получил несправедливое преимущество. Но не успел, потому что, просунув руку глубоко в Уста Истины, Авлуэла не колеблясь ответила:

— Принц Роума доставил моему телу больше удовольствия, чем я когда-либо знала прежде, но он холоден и жесток, и я презираю его. Мой мертвый Воздухоплаватель любил меня сильнее, чем любой человек до или после него, но он был слаб, и я бы не хотела его себе в супруги. Ты, Гормон, даже сейчас кажешься мне почти незнакомцем, и я чувствую, что не знаю ни твоего тела, ни твоей души, и все же, хотя пропасть между нами так велика, именно с тобой я бы провела отпущенные мне дни.

Сказав это, она вытянула руку из Уст Истины.

— Хорошо сказано! — похвалил Гормон, хотя точность ее слов ранила его ничуть не меньше, чем обрадовала. — Внезапно, когда того требуют обстоятельства, ты обрела красноречие. А теперь моя очередь рискнуть рукой.

И он шагнул к Устам.