Мишель Демют - Неторопливая машина времени [компиляция]

Морэн стоит совершенно неподвижно. Его взгляд непроизвольно устремляется вдаль. Бойцы с удовольствием пользуются передышкой; кто-то болтает с приятелем о волнующих их всех заботах, таких, например, как увеличение зарплаты, как штрафы, разумеется, считающиеся несправедливыми. Понизив голос, кто-то обсуждает последние директивы Комитета.

Морэн резко встряхивается.

— Начнем рапорт!

…Все идет по давно установленному сценарию. Ранним утром отделение строем покидает казармы. Потом бойцы расходятся, и каждый из них тщательно проверяет выделенный ему сектор. Задача всегда одна и та же: уничтожать все, что может оказаться полезным для тех — деревья, траву, цветы, воду. Закончив прочесывание местности, бойцы собираются в условленном месте для доклада командиру, после чего строем возвращаются в казармы.

Сегодняшний день ничем не отличается от всех предыдущих.

— Молинье?

— Ничего не обнаружено.

— Буайе?

— Уничтожил родник в двух километрах отсюда.

— Хорошо. Вы будете отмечены в приказе и получите вознаграждение.

Короткая заминка, затем ритуал возобновляется.

— Фурнье?

— Ничего не обнаружено.

Морэн шагает к следующему в шеренге, но затем внезапно возвращается назад.

— Кстати, Фурнье…

— Слушаю, мой капитан!

— Ваше досье сейчас внимательно изучается. Господа из Комитета находят его пустым, непозволительно пустым. В нем нет ничего… — Морэн на мгновение запинается, — ничего, что можно было бы отнести к вашим заслугам.

Фурнье улавливает колебание командира и улыбается с извиняющимся видом.

— Что тут можно поделать? Разве я виноват, что мне ничего не попадается?

— Вы не догадываетесь, что можно подумать по этому поводу? Что вы прилагаете слишком мало старания — поймите, я сейчас говорю только то, что они могут подумать… Эти люди из Комитета… Может быть, вы о чем-нибудь умалчиваете? Не забывайте, Фурнье, что у нас сейчас военное положение.

Фурнье взрывается:

— И с кем мы воюем? Или с чем? С противником, которого никто не видел в лицо? Вот вы — вы хоть раз видели своими собственными глазами хоть одного из этих пресловутых врагов? Что касается меня, то я не понимаю…

— Вам и не нужно ничего понимать, Фурнье! Для этого у нас есть Комитет. Комитет считает, что мы находимся в состоянии войны, значит, это именно так, а не иначе. И Комитет не обязан уточнять, с каким противником мы воюем.

Фурнье взволнованно перебивает его:

— Мне кажется, я знаю, с каким врагом мы сражаемся. Я знаю, кто наш настоящий противник. Сегодня утром мне попался на глаза осколок зеркала. Я посмотрел в него, и — ЭТО было что-то ужасное — и не узнал себя. Мне стало страшно, невероятно страшно, потому что я понял — враг находятся в нас самих. Это страх, наш страх, которым заражены все мы.

Продолжая говорить, Фурнье нервно переминается с ноги на ногу. Он бледен, словно ему внезапно стало холодно.

Морэн стоит напротив него.

— Хватит, Фурнье, вы просто бредите. У вас и так не слишком блестящая репутация, не стоит ухудшать положение. Если то, что вы тут несете, дойдет до ушей кого-нибудь из этих господ, вам это дорого обойдется.

Предупреждая ответ Фурнье, капитан быстро добавляет, подняв руку:

— Не бойтесь, все останется между нами. Будем считать, что инцидент исчерпан.

Несколько секунд он колеблется, застыв с поднятой рукой, словно изображая скульптуру вождя. Потом подносит руку к глазам и смотрит на часы.

— Пора двигаться дальше. Построиться!

Бойцы занимают привычные места в строю, совершая перемещения, противоположные тем, что были перед рапортом. Сцена напоминает кинофильм, прокручиваемый в обратную сторону.

— Шагом марш!

Движение небольшой колонны возобновляется. Безупречное, неумолимое.

Серое небо похоже на низко нависшую над головами свинцовую плиту. Жара кажется невыносимой.

Морэн ускоряет шаги, чтобы поравняться с Фурнье.

— Фурнье!

— Слушаю, мой капитан!

— Фурнье, мне не хотелось бы, чтобы вы считали меня своим врагом.

— Я никогда так не думал, мой капитан!

— Я просто хотел избавить вас от возможных неприятностей. Серьезных неприятностей.

Морэн замолкает на несколько секунд, потом добавляет, понизив голос:

— Фурнье, есть еще кое-что, что мне хотелось бы сказать вам… Я никогда не смотрюсь в зеркало.

Дорога становится извилистой и начинает заметно подниматься. Через сотню-другую шагов все доберутся до вершины того, что раньше можно было назвать холмом.

Оказавшись первым на гребне, Гейнрих первым замечает ЭТО.

— Скорей сюда, скорей!

Остальные бойцы, столпившись и нарушив строй, останавливаются за его спиной. За гребнем начинается понижение, нечто вроде маленькой долинки, И там, внизу… Что-то хрустально-прозрачное, с голубоватыми отблесками, с аквамариновыми и зеленоватыми переливами. Что-то, дышащее свежестью, подвижное, журчащее и побулькивающее. Они почти забыли, что это такое.

Вода… Ручей…

На берегу ручья — странное сооружение. Старое, нет, невероятно древнее, с провалившейся крышей и потрескавшимися стенами из старых камней, местами гладких и блестящих, а местами покрытых зеленым мхом. Сбоку виднеется большое колесо с выщербленными лопастями. Оно медленно вращается, окруженное нимбом светящихся пылинок воды. Срывающиеся с него капли создают нежный звуковой фон, к которому примешивается негромкое поскрипывание колеса и журчание воды между камней.

Это островок тишины и покоя, покоя неподдельного, материализующегося в свежести влаги, в медленном вращении колеса, в зеленоватых бликах воды.

На самом дне долинки — что-то зеленое, завораживающе колеблющееся под легкими порывами ветерка. Это похоже на шкуру животного, на шерсть, встающую дыбом под ласкающей ее рукой.

Люди застыли, оцепенев в потоках безжалостного света.

— Трава… — тихо шепчет Фурнье. — Трава, трава… — Он повторяет это слово, как заклинание, как припев к одной из этих милых бессмысленных песенок, которые напевают для самих себя маленькие дети, увлекшиеся игрой. Морэн первым приходит в себя, с усилием отбрасывая опасное наваждение, в конце концов, он ведь командир.

— Это ловушка, — произносит он хриплым голосом. — Мы уже осмотрели этот сектор, буквально исползали каждый квадратный метр, и ничего не нашли. Ничего подобного здесь не было, совершенно ничего.

Он с тревогой смотрит на Фурнье. Тот, словно завороженный, уставился на воду, на зелень и ничего не слышит. Он далеко отсюда, он очутился в километрах и годах отсюда, во сне о вновь обретенных детстве и мире.

…Свежесть воды… Набрать в пригоршни свежей прохладной воды и выпить ее, как из ковшика…

…Свежесть травы… Погладить траву рукой, как гладят большого пушистого кота, ласково мурлыкающего рядом с вами…