Дмитрий Липкинд - IT AS IS [сборник]

— Я так рада! Он уже сделал тебе предложение? — спросила Юля.

Она тоже изменилась, превратившись из худощавой девушки в болезненно тощую женщину. Огромные мутно-голубые глаза довольно жутко смотрелись на лице, больше похожем на обтянутый кожей череп.

— Ещё нет. Но я уверена, — ответила Лили, — я уверена, скоро он это сделает.

Иногда, особенно вечерами, Лили смотрела на себя в зеркало. Что оно видела там? Вместо молодой, стройной и в меру загадочной девушки на неё смотрела уставшая толстая тётка из тех, что лузгают семечки, смотря сериалы, и не снимают шапку и шарф в помещении, маскируя тем самым отросшие корни волос.

— Ой, я так рада за вас! — как-то слишком наигранно воскликнула Юля, — От всей души желаю вам счастья!

Когда-то давно, в юности, Лили чувствовала за собой некую особенность, можно даже сказать избранность. Ей казалось, что она — это воплощение чего-то предвечного, бессмертного и таинственного. Но сейчас, глядя на своё отражение, она понимала, что та юная девочка пропала без вести.

Ведь кто такие пропавшие без вести? Это мертвецы, чьё тело ещё не найдено. Так и в этом случае, Лили казалось, что та юная девочка умерла, просто никто не хочет этого признавать. А кто она сегодняшняя? Без себя прошлой она лишь оболочка, лишь выцветший плакат на фонарном столбе: «Пропал человек! Ушла из дома и не вернулась… Среднего роста, волосы тёмные, очки…»

— Знаешь, Юль, я люблю Тимофея, — сказала Лили своей подруге.

Конечно, это не было правдой. Она его не любила, и хорошо понимала это. Лили ненавидела то, чем она стала, вернее то, что от неё осталось. Поэтому-то она так привязалась к Тимофею. В нём ей мерещилось освобождение от всех экзистенциальных терзаний, некая черта, за которой наступит покой.

И да, Тимофей ей чем-то отдалённо напоминал Курта Кобейна, тем самым возвращая её к давно забытым девичьим грёзам.

— Ничего, всё в порядке. Между нами уже давно всё решено, — ответила Юля.

Но ничего решено не было. Юля всё ещё любила Тимофея, хотя и была уже несколько лет как замужем за другим человеком. По известной причине детей она иметь не могла, и судьба её была легко предсказуема и незавидна. Юношеские шалости с запрещёнными веществами не прошли бесследно. Но свой диагноз, звучащий как приговор, она старательно скрывала от супруга.

Лили внимательно посмотрела на Юлю и тяжело вздохнула. Они были знакомы уже столько времени, что давно научились понимать друг друга без слов. И поэтому, не в силах скрыть обман, ненавидели друг друга. Но судьба распорядилась так, что они работали в одном офисе, и им приходилось регулярно вместе ходить в столовую.

Не самый плохой повод для женской дружбы.

«Так вот она какая, Эйфелева башня», — пронеслось в моей голове.

Я стоял у подножья огромного сооружения, состоящего из сваренных между собой стальных балок, обшитых листовым железом. Уже вечерело, но от стен всё ещё веяло дневным жаром. Если бы не размеры, эта конструкция больше всего походила бы на детскую лазилку из тех, что ставили во дворах советских новостроек. Отсюда было сложно оценить, но, кажется, основание занимало целый квартал, а верхушка башни теряясь в облаках.

Я не спеша пошёл вокруг строения. Повсюду валялась арматура, булыжники, осколки стекла и прочий строительный мусор. Везде на уровне человеческого роста метал был помят и исцарапан, как будто в него продолжительное время кидали камни и били топорами. Наконец я увидел дыру, похожую на проход. Осторожно перешагивая через торчащие из земли стальные прутья, я пролез в неё.

Внутри было жарко и душно. Пахло мочой и ещё чем-то тоскливым и пыльным, тем, чем всегда пахнет в домах стариков. Длинный коридор, заваленный разнообразной макулатурой, уходил по спирали вверх.

Некоторое время я шёл вперёд, но спустя пару минут остановился и присел на корточки рядом с одной из стопок. Это были старые советские газеты. С передовиц на меня смотрели улыбающиеся мотористы и доярки. Заголовки наперебой твердили о повышении надоев и успехах в нелёгком деле освоения космоса и перекрытия рек.

Кто может сказать, было ли так на самом деле? Советский Союз создал для нас прекрасное прошлое. Тех, чья молодость и зрелость пришлась на то время, с каждым годом становится всё меньше и меньше, а их место занимают бесконечно радостные фильмы, книги и газетные статьи.

Я подумал, что жизнь — это точно такой же коридор, заваленный всяким мусором. Да, мы всегда можем перестать идти вперёд и рассматривать эти старые газеты и журналы. Собственно, так и мы и поступаем — выбрав сферу деятельности, мы уже мало что ищем. И тогда наша жизнь останавливается. Всякий раз, почувствовав это, мы должны делать над собой усилие, вставать, и отважно идти вперёд по коридору — навстречу неизбежному финалу.

В моём случае финалом была низкая деревянная дверь. Я нажал на ручку, и она легко и беззвучно открылась. Сразу было видно, что здесь живут и регулярно смазывают петли.

Я оказался в небольшом квадратном кабинете, больше всего похожем на приёмную или регистратуру. Две стены занимали стеллажи, заставленные пухлыми карточками. В третьей стене находилась тяжёлая бронированная дверь наподобие банковского сейфа, а рядом с ней висел большой лист ватмана, расчерченный на клетки. Посредине кабинета стоял стол. За столом сидел старик и что-то писал в толстую амбарную тетрадь.

— Одну секундочку, молодой человек. Присаживайтесь пока, — сказал старик, и, не переставая писать, кивнул головой на стул, стоящий по другую сторону стола.

Если не считать того, что левый глаз старика закрывала чёрная повязка, наподобие пиратской, он выглядел как пожилой бухгалтер, который вот-вот должен отправиться на пенсию. Чуть поредевшие седые волосы были аккуратно зачёсаны назад. Одет он был в строгий серый костюм-тройку, пиджак которого висел на спинке стула. На нём были нарукавники из чёрного блестящего сатина. Из-под жилетки виднелся идеально белый воротник рубашки, а галстук был подобран в тон костюма.

Я сел на стул. Старик писал, склонив голову на бок. Настольная лампа находилась как раз на уровне его лица, и глубокие тени делали его ещё старше. Обратная сторона его правой ладони была перемазана чернилами. Чтобы написанное не смазывалось, старик подложил под ладонь лист бумаги, как когда-то подкладывали промокашки. Наконец он отложил шариковую ручку и поднял глаза. Точнее, свой единственный глаз.

— Прошу прощения. Меня зовут Эйфель, я здесь что-то типа пограничника. Как вас зовут? — спросил дед.

— Сафатов Совет Маркович, — машинально ответил я.

— Да, Марк Сафатов у тебя там шутник был, — улыбнулся дед, будто вспомнив что-то, — Но речь не про это имя, а про настоящее. Хотя, впрочем, я слишком много от тебя хочу.