Ромен Люказо - Лаций. Мир ноэмов [litres]

– Я благодарю вас, – сказала она.

На мгновение она задумалась, что бы еще добавить. Какими формулами вежливости полагается обмениваться, когда автомат знакомится с людопсами? За неимением других идей она сказала:

– Я надеюсь, что смогу получше узнать ваш народ.

– Мы весьма впечатлены: ведь мы в первый раз принимаем кого-то не из нашего мира, а господь Отон объяснил нам, что вы явились со звезд.

Она улыбнулась. Ход мыслей ее собеседника напоминал ее собственный: он прилагал усилия, чтобы не считать ее отвратительной. Она представляла себе, насколько отсутствие волос на лице делает ее уродливой в глазах собачьего народа.

Остаток дня они провели вместе. Фемистокл оказался приятным и нескучным собеседником. Он представил ей своих собратьев, в том числе того сильного молодчика, которого звали Эврибиадом, – какого-то боевого вождя, если она хоть что-то поняла из их титулов на странно искаженном ионийском. Он недоверчиво молчал и бросал на нее колкие взгляды из-под густых бровей. Она встретила и других людопсов, но не запомнила их имен, звучавших словно в пьесе Гомера. Фемистокл рассказывал ей об обычаях и о прошлом своего народа. Отон подарил им жизнь и культуру, навеки связанные с океаном, рассыпав представителей новорожденной расы по горстке архипелагов, плававших в огромном ковше горячей воды. Хождение по океану, по-видимому, было здесь опасным, а жизнь – пусть суровой, но спокойной и даже приятной. Кажется, старый лабрадор был по-настоящему счастлив и взволнован, когда рассказывал ей о красоте своей далекой родины и о пустяковых традициях, украшавших им всем жизнь на планете. Они вместе пересекли деревню – кучку редко стоящих деревянных хижин, – посетили гончарную мастерскую – пусть она была и примитивной, но посуду там делали с геометрическим узором, – зашли к кузнецу, посмотрели маленькую верфь, где строили и чинили челноки, похожие на те, что рыбаки затаскивали на берег. Теперь на пляже женщины и дети чинили сваленные в кучу огромные, резко пахнущие сети. Это примитивное, технически непритязательное существование не могло не завораживать Плавтину.

Погрузившись в их общество, Плавтина скоро забыла о своем первоначальном отвращении и недоверии к этим созданиям. Она по-прежнему оставалась при своем мнении: Отону не следовало создавать эту расу. Но она уже существовала. И имела на существование не меньше прав, чем все остальные, начиная с Плавтины.

Может быть, Отон был прав, говоря, что она нуждается в отдыхе. Тени отдалились, на их место пришел покой. Пусть не мир, но хотя бы передышка.

Солнце уже миновало зенит, когда она почувствовала, что визит ее утомил. Фемистокл заметил это и предложил ей присоединиться к коллективной трапезе.

– Это всего лишь скромный обед, но вы увидите, как мы живем, – сказал Патриарх. – По крайней мере, жили на нашей планете.

– А здесь? В этом странном месте вам не кажется, будто вас вырвали из привычной среды?

– Это сложный вопрос, благородная Плавтина, – ответил он, смутившись. – Наш господин Отон дал нам возможность найти наше предназначение среди звезд, и мы к ним отправимся, ибо такова воля самых выдающихся представителей нашей расы. Что до меня, я предпочел бы, чтобы мы все остались на островах, вдали от огромной вселенной и ее опасностей. Пока же мы рады, что нам предоставили этот маленький лоскуток нашего мира.

Он поглядел себе под ноги и замолчал, вежливо показывая ей, что не хочет дальше говорить на эту тему.

Трапеза, которую подали под деревьями и которая состояла в основном из рыбы и оливок, оказалась весьма вкусной. Плавтина не устояла перед ласковым энтузиазмом стайки малышей, живших в общине. Без особого смущения и с непринужденностью, которой прежде не могла бы себе представить, она в конце концов оставила общество взрослых и провела остаток дня, отдыхая и играя со щенками. Оказалось очень приятно гладить их по гладкой шерсти, а из-за того, что они были совсем крохами, в сердце зашевелилась странная нежность.

Раз или два она замечала на себе подозрительный взгляд Эврибиада, но не обратила на это внимания. Солнце продолжало медленно огибать небо, пока не погрузилось в покрасневшее небо, и Плавтина, попрощавшись с деревенскими, скрылась в умиротворяющей тени своей хижины – отдохнувшая, почти счастливая.

Лечебная программа тем временем исчезла; вместо нее у кровати стояло зеркало в полный рост и большая бадья, предназначенная, очевидно, для мытья – еще одно новое занятие для того, кто родился всего несколько дней назад. Она сбросила платье к ногам, осторожно окунулась. От горячей воды кожа покраснела, но это было приятно. К тому же вода оказала удивительный эффект на ее сведенные мышцы. Плавтина окунулась с головой, пуская пузыри.

Когда она вновь села прямо, то заметила в зеркале собственное отражение. Она и забыла, как выглядит! Она поднялась, вылезла из бадьи, не обращая внимания на лужицы воды, которые оставляла за собой – ей не терпелось поглядеть на саму себя. Как и обещал болтливый автомат, волосы у нее отросли почти до плеч. Не темные и густые, как в ее воспоминаниях, а очень тонкие и пепельно-белые. Она попыталась расчесать их пальцами. Результат нельзя было назвать успешным. Надо будет попросить гребень у людопсов. Таким образом она станет первым в истории причесанным автоматом. Эта нелепая мысль вызвала у нее улыбку.

Что же до остального, черты лица оставались такими же, как в ее воспоминаниях: лицо немного асимметричное, скулы высокие, нос – выдающийся, скорее галльский, чем римский, тонкий, но уверенный рот, с легкостью вытягивающийся в презрительную гримасу. На здешнем псевдосолнце ее бледная кожа немного загорела, и она уже не выглядела такой болезненно-бледной. Плавтина поднесла руки к лицу, нажала на глазные яблоки, проверяя их упругость, коснулась крошечных морщинок на губах, складывавшихся в беспорядочный узор, провела пальцем по ряду зубов – ровному, но не идеальному, так что несколько зубов торчало вперед. Ее поразила странность собственного отражения и чувствительность всего тела. Вдобавок она заметила, что лоб пересекает легкая морщинка. Сама не зная почему, она этому ужасно огорчилась. Плавтина еще немного постояла перед зеркалом, рассматривая собственное тело – хрупкое сложение, тонкие, хрупкие на вид запястья. У нее была маленькая грудь, но очень женственный изгиб бедер. Прежде она никогда не думала о себе как о женщине, хотя всегда была ею с виду.

Она не смогла сдержать широкий зевок, явно показывающий – если в этом еще была нужда, – что первый день, который она по-настоящему прожила, подходил к концу. Она не стала подбирать платье, брошенное посреди комнаты. Было нехолодно, но Плавтине захотелось укрыться простыней.