Ромен Люказо - Лаций. Мир ноэмов [litres]

– Я Плавтина. Ее старая версия. Та, что не помнит ничего после Анабазиса.

– У вас совсем нет более поздних воспоминаний?

– Я ведь вам уже сказала. У меня такое ощущение, будто я проспала целые века, будто меня попросту вырвали из моего времени. Я не являюсь, так, как вы или другая Плавтина, огромной корабельной душой. Я всего лишь простой автомат, и единственное небо, которое я знаю – то, что было над старой красной планетой.

– Но как так вышло, во имя Числа? – вырвалось у него заинтересованно.

– Я не знаю причин, побудивших тот аспект Плавтине создать меня, и тем более – наделить этой плотью. И бесполезно спрашивать у меня о тем, какие соображения ее вели.

У нее были кое-какие предположения, но делиться ими она не желала. И уж точно не желала рассказывать о фармаконе памяти, который передала ей Ския. Может быть, Отон поможет ей получить к нему доступ. А может быть, завладеет им, если решит, что ему это даст преимущество. Поэтому Плавтина больше ничего не сказала, так что ему пришлось снова спросить:

– Вам доверили какую-нибудь миссию?

– Всего лишь избежать гибели и попасть к вам на борт.

– И что вы собираетесь с собой делать?

– Я не знаю.

– Вы должны понимать, Плавтина, – ведь так вас зовут, – что в нашем Лации, что простирается меж звезд, только Интеллекты, прошедшие Анабасис, считаются свободными и разумными?

Она стиснула зубы.

– Вы мне угрожаете?

Отон разразился смехом.

– Разумеется, нет. Мне ничего не стоило бы раскроить вам череп и поглядеть, что там внутри. И кстати, я чуть было этого не сделал. Вы можете оставаться здесь, под защитой «Domus Transitoria», сколько вам захочется – в качестве пассажира. Никакой платы с вас не потребуют. И возможно, мы с вами найдем, чем быть друг другу полезными. Я должен это Плавтине.

Она ничего не ответила. По знаку Отона они продолжили путь в тяжелом молчании. Как бы Отон ее ни воспринимал, у Плавтины он вызывал двойственное чувство. Ее положение было неустойчивым. В лучшем случае он будет терпеть ее рядом. У нее было ощущение, будто она – всего лишь тень, которую с помощью недолговечного артефакта вернули к жизни, бледное отражение прежнего величия.

Поодаль Плавтина заметила небольшую группу. Существа столпились на отмели, на некотором расстоянии, и потому она не могла рассмотреть, какой деятельности они предавались, но, что бы это ни было, оно вызывало шумный интерес слетевшихся чаек. Она ускорила шаг, заинтересовавшись, и Отон нагнал ее одним ловким шагом.

– Подождите… Вы должны кое-что понять, прежде чем пойдете дальше.

Он замешкался на секунду, словно не мог подыскать слова, положил руку на голое плечо Плавтины. Прикосновение было холодным, но не таким, как касание настоящего мрамора. Она остановилась и стала его слушать.

– Нависшая над нами угроза вполне реальна. Я был союзником вашей создательницы, однако у меня были и собственные идеи насчет того, как найти лазейку в Узах – своего рода промежуточный путь.

– Что вы хотите сказать?

– Постарайтесь отбросить предубеждения, – ответил он с полуулыбкой. – Пойдемте со мной.

И, по-прежнему держа ее за плечо, он повел ее к группе. Когда они подошли поближе, она различила около двадцати полуголых антропоморфных фигур, с телами, покрытыми шерстью, в простых коротких вылинявших штанах. Они втаскивали на песок три маленькие рыбацкие лодки.

– Клянусь Пневмой! – выдохнула Плавтина. – Что это за существа?

Она была в шоке – и от того, что угадывалось по их внешности, и от их занятия.

По их приземистым силуэтам и бугрящимся мышцам она узнала тех, кто взял ее в плен. Вспомнила о страхе, который ощутила в тот момент. Если бы она могла себе представить… Их сходство с людьми не выдерживало пристального взгляда. Это были собаки странной породы, ходящие на двух ногах, чтобы походить на человека, и наделенные своеобразными пухлыми руками. Двуногость повлекла за собой и изменения в скелете: у существ был более широкий таз и не имелось хвоста.

Но, за этим исключением, они совсем не походили на людей, а весьма походили на Canis lupus familiaris.

И технологии их были невозможно архаичными: прямо посреди межзвездного корабля они использовали весла и рыбачьи сети!

Плавтина когда-то обитала на красной планете, где всякая жизнь могла поддерживаться только в герметичных стерильных камерах, прочными щитами защищенных от космического излучения, и зависела от машин – как в продолжении рода, так и в созидании.

Никогда еще она не была свидетелем сцены из такой примитивной жизни: группа рыбаков за работой, шлепающая ногами по воде, обильно потеющая под солнцем. И в симметрии их жестов, в согнутых спинах и натянутых от усилия мышцах была удивительная молчаливая согласованность, знакомая только тем, кто умеет работать. Время от времени у кого-то из них вырывалось ругательство на удивительно гортанном, хриплом языке, в звуках которого не было ничего человеческого.

И все же это наречие можно было узнать. Она без труда понимала значение тех выражений – вроде «эурипроктос» [62], – которыми они осыпали друг друга в пылу работы. Вульгарный греческий, язык грубых эллинов, а не более утонченная версия александрийской эпохи.

Плавтина довольно долго стояла, в замешательстве наблюдая за ними. В уме у нее собирались куски головоломки, со щелчком становились на место.

– Так это и есть ваш промежуточный путь? – вполголоса спросила она у Отона. – Что вы создали? Расу технологически неразвитых рабов?

– Не называйте их так.

– Ну а как же иначе их назвать?

– Это существа, созданные для того, чтобы охранять стадо и кусать вора. Я подарил Человеку сильного союзника.

– Вы безумно рискуете, поступая таким образом.

– Это же собаки, – возразил он. – Верность человеку и симбиоз с ним записаны в их генофонд с незапамятных времен. Они куда ближе к расе Хозяина, чем мы. Я дал им стабильную культуру и научил их сочувствию, послушанию и смирению. Они… прекрасны. Из предосторожности я ограничил их инструментальный интеллект, сделав его чуть ниже, чем у человека, так, что если они будут предоставлены сами себе, то навсегда останутся на планете, которую я им дал, развиваясь в собственном ритме и в тех направлениях, по которым никогда не направился бы людской прогресс. У них другие таланты. Они не уничтожат сами себя. Им претит проявление насилия в отношении себе подобных. В каком-то смысле они куда более способны к эмпатии, чем наши создатели с их неистовым эгоизмом.

– Вы создали себе чудовищ.

– Повторяю, придержите язык, – ответил он жестко. – Они – настоящий успех, труд, которому я посвятил целые столетия. И они идеальны. Пойдемте поближе, вы увидите сами.