Станислав Лем - Дилеммы XXI века

С другой стороны, ввиду везде поджидающей нас опасности мы уже чувствуем себя обязанными уделять всё наше внимание субмикроскопической вещи (в сто тысяч раз тоньше, чем волос), и мы с удивлением обнаруживаем те черты её поведения, которыми мы привыкли наделять только образованного, умного, изощрённо коварного врага. Это лишь внешность, которая обманчива. Здесь никто ничего не планировал, не хотел, не скрывал и не разрабатывал со смертоносными намерениями.

Не потому, что мы – или наши современники, – как уже упоминалось, не хотим делать что-либо ужасное из моральных соображений, но только потому, что мы – генная инженерия сегодняшнего дня – ещё не располагаем настолько хорошими рецептами для производства «невидимого зла». Так что из-за вируса нам не нужно привлекать на помощь ни теодицею, ни герменевтику, ни философию. Исследования так называемых «чудес жизни», или, выражаясь прозаичнее, эволюционных биопроцессов, нам вполне здесь достаточно, и оно также поможет однажды создать лекарство в качестве оружия, которое сможет справиться с коварством мини-врага. Ведь, как я писал 24 года назад в конце моей «Суммы технологии» (1964): «Из двадцати аминокислотных букв Природа построила язык “в чистом виде”, на котором выражаются – при ничтожной перестановке нуклеотидных слогов – фаги, вирусы, бактерии, а также тираннозавры, термиты, колибри, леса и народы, если только в распоряжении имеется достаточно времени. (…) Действительно, стоит научиться такому языку – языку, который создаёт философов, в то время как наш – только философию».

Распад коммунизма во всём мире будет необратимо прогрессировать дальше. Но его идейно-духовное наследие ещё долго продолжит оказывать влияние в государствах, где он господствовал сорок пять или семьдесят лет. Это наследие, по существу, состоит из нескольких обещаний: что в истории существует непрерывный и исключительно позитивно действующий «прогресс» и что большей частью необразованные люди (рабочие и крестьяне), являющиеся «солью земли» и лучшим человеческим материалом, благодаря особому «классовому инстинкту» всегда – и в политически сложных ситуациях – «имеют право» и лучше всех знают, какие решения нужно принимать и каким путём идти. Ведь коммунистическая партия должна была, собственно говоря, явиться и стать «полной эманацией» пролетариев (всецело вопреки реальному положению дел).

Миф партии мёртв, но те, которые были посвящены в «пролетарии», всё же остались, и они считают себя, благодаря десятилетиям пропаганды, чем-то лучшим, чем «интеллигенция». Эти инертные пережитки умершей идеологии обнаруживаются в Польше только в качестве очень глубокой мотивации протестов против экономических реформ, сводящихся к шоковой терапии: эти протесты неизменно основываются на наивной, питающейся вышеназванным наследием вере в то, что, например, крестьяне знают лучше, чем эксперты, как нужно модернизировать сельское хозяйство; кроме того, на ход реформ сдерживающе действуют и так называемые «палеоидеологии», которые были жизнеспособны во Второй Речи Посполитой [26] 1918–1939 гг. (так же, как и сопротивление участию иностранного капитала в реформах; боязнь передачи польской земли и её богатств «капиталистам» и т. д. и т. п.). Это «идеологическое архивное дело» вместе с коммунистическим наследием образует довольно иррациональную свиту, охотно присоединяющуюся к популистским призывам, и именно благодаря запутанному смешиванию несовместимых между собой лозунгов «первоначальных партий», носящих крайне право-национальный характер. Опасность отклонения от пути в направлении «современной, социальной, рыночно ориентированной демократии» приобретает формы, особые для каждой отдельной страны (Польши, России), потому что они создаются местной политической традицией и квазигибридным влиянием коммунистической пропаганды, которая всегда специфическим образом пыталась «присоединиться» к местной истории. (Кроме того, в СССР при распаде империи может дойти до гражданских войн, а в Великой Германии – до возрождения тоталитарно-экспансивных течений.)

Прискорбно, что иракский Саддам Хусейн не читал, не говоря уже о том, чтобы принять близко к сердцу, известное эссе «Конец истории», принадлежащее перу американского политолога Фрэнсиса Фукуямы, потому что в противном случае он бы понял, что вторжение и захват Кувейта в той фазе, которую мы сейчас наблюдаем, невозможны, так как иначе создаётся такое опасное впечатление, будто Фукуяма ошибся в своём представлении о конце истории с её огромной (фукуямистической) скукой, что немыслимо, потому что большинство умных людей обоих земных полушарий совершенно позитивно и даже тепло восприняли это эссе, которое по сути и провозгласило конец истории. Следовательно, сейчас, не начитанный, к сожалению, властитель аравитян всё же дерзко продолжает историю, и это продолжение содержит в качестве основной мотивации борьбу за исключительное обладание важнейшими традиционными источниками энергии (сырьём) Земли. (Не нужно в буквальном смысле владеть всем природным сырьём, чтобы стать исключительным мировым властителем, достаточно владеть шестьюдесятью или восьмьюдесятью процентами мировых ресурсов.) Таким образом снова возник призрак атомной войны.

Возможно, будущее было бы легче предсказать, если бы западная сверхдержава фактически была похваляющейся своей силой империей с тоталитарной формой правления, так как тогда она мало сомневалась бы, оказать ли с помощью демонстрационных атомных взрывов на высоких орбитах (например, на высоте 800 км) над Ираком такое давление на его владыку, что тот должен будет сдаться ввиду реальнойугрозы уничтожающих ударов. Но стопроцентно ли США окажутся «усиленно вовлечёнными» в атомную войну на Ближнем Востоке в ближайшее десятилетие, сегодня нельзя указать с какой-либо вероятностью в процентах. Так же мало можно предсказать в ходе шахматной партии, будет ли гамбит или рокировка, и если да, то на каком ходу. Один из самых интеллигентных комментаторов и журналистов Америки Джордж Вилл из « Washington Post » написал в одной из своих статей в связи с кувейтским кризисом, что всегда «нужно препятствовать зачинщикам», чему мы определённо должны были научиться из истории мюнхенского кризиса во времена Гитлера, так как чем позже кто-то пытается остановить деспота, тем больше военного потенциала будет необходимо применять для этого, тем больше, следовательно, будут и кровавые жертвы. Но демократия, каковой являются США, едва ли склонится к ускоренному принятию решительных мер, потому что у неё есть очень много мешающих, инертных институциональных «противодействующих учреждений» в законодательно-исполнительной структуре. Одним словом, цена, которую в конце концов должен будет заплатить Запад за свободную торговлю нефтью, будет неизбежно намного больше, чем цена, которую нужно было бы заплатить сейчас за свержение нового ближневосточного Гитлера.