Филип Фармер - Ночные кошмары

— В высшей степени антисанитарное действо, — пробормотал я, обращаясь к Холмсу.

— Тем не менее эти люди несколько чище, чем обычные лондонцы, — ответил Холмс. — И гораздо чище, чем шотландские крестьяне.

Я чуть было не рассердился на это замечание, так как по материнской линии я шотландец. Холмс знал и это, и мою чувствительность по этому поводу. В последнее время он делал слишком много замечаний такого рода, и, хотя я приписывал их раздражительности, возникающей из-за отсутствия никотина, я, выражаясь по-американски, был сыт по горло. Я уже собрался было возразить, но тут мое сердце подскочило к горлу.

Сверху на мое плечо опустилась чья-то рука. Я знал, что это не Холмс, потому что видел обе его руки.

ХОЛМС ЧУТЬ НЕ свалился с ветки, но его спасла другая рука, ухватившая его за воротник рубашки. Знакомый голос произнес:

— Тихо!

— Грейсток! — ахнул я. А потом, вспомнив, что он все-таки герцог, я сказал: — Я имею в виду, ваша светлость.

— Что ты здесь делаешь, бабуин? — спросил Холмс.

Я был потрясен тоном своего друга, хотя знал, что Холмс говорит так только потому, что он, должно быть, очень напуган. Обращаться подобным образом к высокородному британскому аристократу было не в его обычаях.

— Ну-ну, Холмс, — умиротворяюще протянул я.

— Ну и ну, — ответил он. — Он не платит мне гонорар! Он не мой клиент. Кроме того, я сомневаюсь, что он имеет право на свой титул!

Сверху донеслось рычание, от которого у меня волосы на затылке встали дыбом. Потом тяжелое тело герцога обрушилось на нашу ветку, которая угрожающе наклонилась. Но Грейсток присел на корточки, освободив руки, со всей непринужденностью бабуина.

— Что означает ваше последнее замечание? — поинтересовался он. В этот момент луна пробилась сквозь облака. Луч упал на лицо Холмса, такое же бледное, как тогда, когда он играл умирающего детектива.

— Сейчас не время и не место для проверки вашей родословной. Мы в отчаянном положении, и…

— Вы даже не представляете, как оно ужасно, — фыркнул Грейсток. — Я обычно соблюдаю человеческие законы, когда нахожусь в цивилизованном мире или среди черных братьев на моем ранчо в Восточной Африке. Но когда я в своем большом поместье, в Центральной Африке, когда я в джунглях, где я даже выше герцога, где, проще говоря, я — король, я с удовольствием возвращаюсь к своему первобытному состоянию — состоянию большой обезьяны…

«Боже правый! — подумал. — И это тот самый человек, которого Холмс назвал “невнятным”!»

— …тогда я живу по своим законам, а не по законам человечества, к которым питаю величайшее презрение, за исключением нескольких примеров…

В этом утверждении было гораздо больше того, чем мог бы гордиться любой немецкий философ. Суть его состояла в том, что если Холмс не объяснит свое замечание сейчас, то у него не будет возможности сделать это позже. Герцог также не замедлил заявить, что мне не стоит сообщать о судьбе Холмса во внешний мир.

— Он говорит серьезно, Холмс! — попытался я отрезвить своего друга.

— Я это прекрасно понимаю, Ватсон, — ответил он. — Его светлость покрыт лишь тонким слоем цивилизации.

Эта фраза, как я помнил, часто использовалась американским романистом для описания представлений его главного героя о человеческой культуре.

— Очень хорошо, ваше высочество, — начал Холмс. — У меня нет привычки излагать теории, пока у меня нет достаточных доказательств, чтобы сделать ее фактом. Но в данных обстоятельствах…

Я искал взгляд Грейстока, чтобы выразить свое недовольство саркастическим использованием Холмсом титула, подобающего только монарху. Однако тот только улыбнулся. Я полагаю, что он наслаждался, не ведая о намерении Холмса убить его. Он был уверен, что заслужил этот титул, и теперь, когда у меня было время подумать об этом, я с ним согласен. Хотя в Англии он был герцогом, в Африке он правил королевством во много раз большим, чем наш тесный маленький остров. И он не платил никаких налогов.

— Мы с Ватсоном были знакомы с десятилетним сыном шестого герцога, вашего предполагаемого отца, — продолжал Холмс. — Этот мальчик, истинный лорд Салтайр, — не вы. И все же у вас есть титул, который должен принадлежать ему. Вы заметили, что я не говорю, что титул по праву должен принадлежать ему. Вы — законный наследник титулов и поместий покойного герцога. Титулы и поместья, кстати, которые никогда не должны были принадлежать ни ему, ни его сыну.

— Боже мой, Холмс! — фыркнул я. — Что такое вы говорите?

— Если вы не будете перебивать меня, то услышите, что я скажу, — резко ответил он. — Ваша Светлость, этот американский писатель, написавший в высшей степени вымышленный роман, основанный на вашем довольно… гм… нетрадиционном поведении в Африке, подошел к истине ближе, чем кто-либо. Кроме вас и нескольких ваших друзей, я полагаю, это никто не осознает. Ватсон рассказал мне, что в романе ваш отец, который должен был стать седьмым герцогом, был выброшен на берег Западной Африки вместе со своей женой. Там вы и родились, а когда ваши родители умерли, вас усыновило племя больших разумных обезьян, доселе неизвестных науке. Конечно, вся эта история — порождение романтического воображения, и обезьяны, должно быть, были либо шимпанзе, либо гориллами, которых представители западной цивилизации видели в видели в Западной Африке. Однако подобных существ нет в местности, лежащей на десяти градусах южной широты, где, по словам писателя, вы родились и выросли. Я бы перенес место вашего рождения дальше на север, скажем, поближе… или в той самой стране, Габоне, которую посетил дю Шайю.

— Элементарно, мой дорогой Холмс, — ответил Грейсток, снова слегка улыбаясь. Я несколько смягчился, так как по его замечанию было видно, что он знаком с моими рассказами о приключениях Шерлока Холмса. Человек, который читает их с явным удовольствием, не может плохо относиться к моему другу.

— Если это элементарно, — продолжал Холмс с некоторой резкостью, — то я — единственный человек, достаточно разумный, чтобы постичь истину…

— Не стану спорить, — ответил Грейсток. — Но этот писатель-янки был совершенно прав в своем предположении о том, что племя, которое меня вырастило, было неизвестно науке. Однако это были не человекообразные обезьяны, а своего рода человекообразные существа, находящиеся на полпути по эволюционной лестнице между человеком разумным и обезьяной. У них существовала своя речь, хотя и простая, но все же речь. И именно поэтому я смог научиться говорить, в то время как все другие дикие люди, обнаруженные до сих пор, неспособны. Если ребенок достигает определенного возраста, не сталкиваясь с человеческой речью, он становится умственно отсталым.