Пол Андерсон - Робинзоны Вселенной (Сборник)

— Рад видеть тебя в целости и сохранности, — с наигранной веселостью сказал Авери. — У нас тут прямо — таки день катастроф. Барышень чуть не растоптал жаждущий крови носорог. Я услышал выстрелы, побежал и заработал первоклассный сердечный приступ.

Том молча встал на колени и начал собирать оставшиеся фотографии.

Авери смотрел на него и не знал, что сказать.

— Все в порядке, Том, — начала Барбара ласковым, слишком ласковым тоном. — Моя слабость — виски. У Ричарда и у Мэри тоже есть свои слабости. Все это теперь ничего не значит.

Том молчал. Он упорно собирал фотографии…

— Том, — Мэри робко коснулась его плеча, — милый Том. Ты можешь ничего не стыдиться… — она заколебалась и продолжала. — Я набивала себя конфетами… я ничего не могла с собой поделать… У меня была тряпичная кукла, и… чтобы уснуть, я должна была зажать ее между ногами… — она сглотнула. — Если я этого не делала, мне становилось страшно. И я начинала дрожать…

Мысленно Авери снял перед Мэри свою несуществующую шляпу. Мэри, тихая Мэри, скромная Мэри, стыдливая Мэри… Боже мой, она была великолепна!

— Ну, пожалуйста, Том, — между тем продолжала Мэри. — Мы не смеемся над тобой. Мы могли бы смеяться неделю тому назад в Лондоне. Или даже вчера. Но не сегодня. Ничего не надо стыдиться…

— Стыдиться?! — Том повернул к ней залитое слезами лицо. Его голос дрожал. — Стыдиться? Да знаешь ли ты, чего лишили меня эти маленькие смешные картинки? Они стоили мне пятнадцати лет жизни! И ты говоришь мне не стыдиться! — он засмеялся, но в смехе его слышалась невыносимая мука. Один высокопоставленный господин из Вены, психиатр — любитель, утверждал в шутку, что секс — это всего лишь неудовлетворительный суррогат мастурбации. Я, черт возьми, пятнадцать лет доказывал правильность этого утверждения… Вы, небось, даже не знаете что это такое — мастурбация… Мой отец знал. Он был священником. Он частенько рассказывал нам, мальчикам из церковного хора, о греховности плоти… через воскресенье. Мастурбация вызывает безумие, паралич, все самые страшные болезни, которые только существуют на белом свете… Я верил ему. Я верил каждому его слову… пока не настал день, когда у меня не стало отца, а в нашей деревне священника. И знаете почему? Потому, что он сел на полтора года за совращение. Там был мальчик… маленькое чудовище… но мой отец часто говорил, что у него лицо, как у ангела… Может и так, но святой Боже, что же он был за дрянь!.. Кто совратил кого? Я могу только гадать. Я гадаю уже пятнадцать лет… Я старался избегать риска. О, Боже, как я был осторожен. Я ни разу не спал с женщиной. Я ни разу ни с кем не спал. Я не хотел дважды совершать одну и ту же ошибку. Я не собирался больше никому доверять. Никому верить… И к чему это меня привело? К этим, возлюбленным четырехцветным шлюхам всех форм и размеров. Оно принесло мне ночи трехмерных снов — таких, что мне чудилось, будто я тону в черной мраморной ванне, полной теплой, как кровь, воды. Оно подарило мне дни страданий, дни раскаяния… и новые ночи. Всю жизнь я, как страус, прятал голову в песок… — рыдая, Том ничком повалился на землю.

К тому времени, как они более или менее прибрались в лагере, уже наступил вечер. Вечер теплый и чистый, и в ясном, усеянном драгоценными камнями небе вновь царили две бледные луны.

Авери, Мэри и Барбара сидели вокруг костра. Оными понемногу приходили в себя после тяжелого дня и одновременно переваривали ужин: отбивные, вырезанные из добытого Томом оленя — лилипута, и на закуску фрукты. Тому повезло — ему удалось загнать оленя в заросли, где тот безнадежно запутался. Потом Том сломал ему шею тяжелой дубинкой.

Том, однако, не принимал участия в трапезе. Когда, наконец, он сумел взять себя в руки после унизительного, пусть и невольного досмотра, которому подверглась его личная жизнь. Том стал помогать приводить лагерь в порядок. Но он все время молчал и двигался как в трансе. Мэри несколько раз пыталась с ним заговорить, но, раз за разом наталкиваясь на стену молчания, в конце концов сдалась.

Наконец, лагерь приобрел более или менее пристойный вид. И тогда Том снова заговорил.

— Барбара, — совершенно спокойным голосом сказал он. — Не могла бы ты пожертвовать мне полбутылочки виски? Я хотел бы отметить лишний день рождения.

Она дала ему бутылку, и, крепко сжав ее в руке, Том удалился в палатку, которую они делили с Авери. Это произошло пару часов тому назад. С тех пор Том из палатки не выходил. Оттуда не доносилось ни звук, разве что изредка — приглушенный стук бутылки о пластмассовый стакан.

Авери мрачно глядел в огонь. «Вот и кончается второй день, — думал он. — Вот и кончается гордость, самоуверенность, порядок и чертово руководство».

Ну и дурак же он был, полагая, будто они смогут играть веселую четверку на коралловом острове. Дурак, что не настоял на непрерывной охране лагеря. В общем, дурак и точка.

Лагерь, судя по всему, «обработали» впервые замеченные Мэри «греческие боги». Животные не могли такого устроить. И если только нападение его, ее, или скорее всего, их, на пустой лагерь не было чистой случайностью, то с неумолимой и жестокой логикой следовало, что он, она, или скорее всего, они довольно долго следили за лагерем и людьми. Может, и сейчас они прячутся где — нибудь в темноте, планируя новое развлечение для своих жертв. У Авери даже мурашки побежали по спине от этой мысли, и он постарался ее забыть. Если он и дальше будет продолжать в том же духе, то очень скоро со всех сторон появятся невидимые глаза… и пара батальонов кровожадных дикарей.

К счастью, Барбара отвлекла его.

— Что нам теперь делать? — спросила она.

На этот вопрос Авери мог ответить. Кто угодно мог ответить на этот вопрос.

— Переезжать, — сказал он. — Как только рассветет, мы найдем место, которое можно легко защитить. Там мы и поселимся на полуосадном положении, пока ничего не изменится.

Он мог бы добавить: или пока мы не перестанем существовать как единая группа; или пока нас всех не перебьют; или пока мы все не заболеем; или пока нас не сожрут дикие звери; или пока из какого — нибудь четвертого измерения на нас не вывалятся огромные золотые сферы; или пока нас всех не усыпят маленькие блестящие кристаллы, и мы не проснемся в раю. Все это казалось Авери примерно одинаково возможным. По правде говоря, единственным абсурдным предположением являлось, что они, все четверо, выживут и обоснуются на этой, чужой им, планете.

Но Барбаре было одиноко и страшно. «Долг каждого английского джентльмена (давно вымершая особь!), — думал Авери, — прежде всего спасать женщин и детей». Подумав, он решил ободрить Мэри и Барбару оптимистичной сказочкой.