Джордж Энгланд - Эликсир ненависти

Та дивная энергия, которая ныне наполняла его, бодрость, приобретенная во время продолжительного морского купания, никоим образом не оказались избыточными для нелегкой задачи, что перед ним ныне стояла. Ибо теперь, после блаженства у моря, затхлость и чернота на лестнице казались вдвойне пугающими, склизкие стены, к которым теперь приходилось постоянно прикасаться, нащупывая дорогу, стали вдесятеро отвратительней. И все-таки он шел вдоль левой стены, шаг за шагом, все выше и выше. Три минуты превратились в пять, пять в десять, а дверца наверху была по-прежнему далека. В какой-то миг он остановился, озадаченный, и призадумался.

— Странное дело, — произнес он, внимательно оглядываясь, как если бы мог и впрямь что-то увидеть, чтобы понять, где он. — Почему я не почувствовал, поднимаясь, тех самых сквозняков, которые ощущал, когда спускался? Чего доброго, я пропустил нужный поворот и порядочно прошел не в ту сторону. И, кстати, стена здесь совсем не такая, как следовало бы. — Со слегка убыстрившимся сердцем, явно бившимся чаще, чем могло быть итогом усилий от подъема, он осторожно провел пальцами по незримой стене. — Гм, — хмыкнул он. — Сухая и зернистая. Вместо влажной и гладкой. Это… ну, короче, тут что-то совсем другое. Господи, что я за дурак, не уберег спички!

Не желая пока даже признаться себе в самой возможности тревоги, он целую минуту оставался на месте, пытаясь думать.

— Как это случилось? — спросил он себя наконец вслух. — Что могло меня сбить? Ступени. Я шел по ним. Они ведут к двери, не так ли? Значит, нужно просто шагать вперед.

Но, каким бы неоспоримым это ни казалось, он не двинулся немедленно. Он продолжал стоять на месте, сердце у него несколько сжалось, а вдоль спинного хребта стали, пусть пока несильно, пробегать мурашки.

— Эй! — вскричал он, наконец, с внезапным страхом. И заспешил вперед, нетерпеливо ощупывая стены, постукивая по ним, надеясь, что вот-вот опять попадется влажная поверхность, и запахнет серой. Ничего подобного. И теперь он отчетливо понимал, что попал в такое место, где никогда не бывал прежде. Он опять остановился.

— Но где я? — воскликнул он. — Я не знаю! Не знаю! Знаю только, что это неверный путь. И, и… ну почему… — дыхание у него перехватило, он торопливо попытался отдышаться. — Почему, почему я взял, да и вдруг заблудился?

ДОКОР ДЕННИСОН ВСЕГДА относился к тем законченным аналитикам и рационалистам, которые во всем полагаются на мощь разума и гордятся умением решать вопросы логическим индуктивным способом. И, тем не менее, когда он понял, что, безусловно, заплутал в сети проходов, которыми была изрыта гора, на него накатил тошнотворный звериный ужас, ничем не отличающийся от того, какой испытал бы самый тупой и безответственный из людей на Земле. Он сел на каменную ступень, глубоко вдохнул и, подавив, насколько удалось, инстинктивную дрожь в теле, напряг свой ум, дабы подойти к вопросу отрешенно, спокойно и трезво, как будто речь шла не о нем.

— Что же, — медленно произнес он. — Если я сбился с дороги, то не иначе, как, идя без света и ощупывая левую стену, я двинулся по другому проходу или ответвлению, тому, сквозняк из которого ощущал, идя вниз. Почему сейчас не было сквозняков? Не знаю. Разве что я свернул в первый боковой проход. Это кажется единственным логически возможным заключением. Если так, то мне нужно повернуть обратно и спускаться, пока я не вернусь на главную лестницу. А затем по ней до самого верха. Что может быть проще?

Это казалось разумным, и все-таки доктор чувствовал робкое затаенное подозрение, что выполнение маневра, чего доброго, окажется не таким простым, как он думает. Он сидел в бархатной тьме, до отказа напрягая глаза, не способные заметить ни малейшего лучика света. И сколько раз он ни проводил рукой перед лицом, ничего не менялось. Здесь, в недрах горы Сен Клер, ночь была такой непроницаемой, что он ясно видел иллюзию на сетчатке своих глаз, распространяющиеся кольца и пятна, пурпурные, алые и зеленые. Даже когда он смыкал веки, тьма не усиливалась. Он поднялся.

— Эх, была не была! — Провозгласил он. — Здесь ничего не высидишь. Чем скорее я двинусь, тем лучше.

Но, прежде, чем тронуться с места, он совершил поступок, который показал, что он не зря потратил на обучение столько лет и усилий. А именно, он сказал:

— Даже если я прав и легко найду другую лестницу, мне это не повредит. Если я неправ, для меня будет бесценно вернуться прямиком сюда и начать заново с прежнего места. А не то, если здесь целая прорва ходов и лестниц, я, пожалуй, еще, вконец собьюсь. Надо оставлять какой-то след по пути. А единственное, что приходит в голову, это уподобится Тезею в лабиринте на Крите и разматывать нить, куда бы я ни подался.

Подумав так, он вновь присел. Быстро снял ботинки и носки.

— Повезло, — проговорил он, беря в руку последние, — мой ревматизм требовал грубой шерсти. — И проворными пальцами опытного ученого он взял карманные ножнички и аккуратно перерезал закрепляющий стежок на пальцевом конце одного носка, а затем и другого. Затем, наивнимательнейше проследив, как переплетается шерсть, стал осторожно распускать вязку. Носки, связанные вручную из шерсти где-то в Германии, распускались мягко и легко, нить ни разу не порвалась и не запуталась. Закончив распускать, Деннисон смотал изящный клубочек. Вместе носки дали более шестисот ярдов нити.

— Она не так хороша, как шелковая нить Ариадны, — мрачно улыбнулся он себе, — но столь же полезна.

Он вновь обулся, пошарил вокруг, пока не подвернулся приличного размера каменный зубец, отслоившийся от стены, привязал к нему конец нити, а затем, тщательно разматывая клубок, осторожно начал спускаться туда, где надеялся найти путь, ведущий к дверце наружу. Пошло несколько минут. Через его пальцы уже проскользнул узелок, соединявший оба бывших носка. То есть, Деннисон сделал около трехсот ярдов. И все же, хотя время от времени он приближался к противоположной стене и щупал ее, ища отверстие, он ничего не нашел. Скала по-прежнему оставалась сухой и зернистой, как доктор ни старался, но не мог найти ни малейших следов влаги и плесени.

Предельно растерянный, испытывающий дурноту, он опять остановился подумать.

— А не попал ли я в новое ответвление? — сдавленно произнес он в кромешной тьме, куда там знаменитая Египетская. — Если да, то я пропал.

В самом деле. Ему казалось, что ступени здесь площе, шире и менее истертые, чем те, которые он помнил.

— Где я? — неожиданно взвыл он в ужасе. И, потеряв власть над собой, стал посылать вопль за воплем в непроницаемую тьму. Эхо быстро затихало, убитое гнетущей атмосферой, обрушившейся на него, точно свинцовая плита.