Федор Вениславский - Шахматная доска роботов

И мы с ним смеялись, ослеплённые собственной славой, увлечённые своим величием и одержимые желанием познать границы своего успеха. Границы оказались эластичными. Они могли как расширяться, так и сужаться, как показало время. И незадолго до сегодняшнего дня мы оказались не теми, кем хотели быть. Лэндон проводил время в своей конторе, успех которой был переменным, в сторону уменьшения с каждым месяцем, да там он и закончил свой путь, в конторе. А я сидел в кабинете здания Ассоциации и так же откусывал кусок за куском и наблюдал как хлеб мой уменьшается, а новый испечь мы не могли, потому что на смену пекарням пришли другие приспособления и изготавливали они пищу не для людей, а для роботов.

Я посмотрел вокруг, и ко мне пришла мысль, что Лэндон теперь ничем не отличался от своих соседей, новых, не шумных, которые не должны были доставлять беспокойства. Отличался только надписью на камне.

Я медленно пошёл в сторону Дианы. Она не подала виду, словно я и не приближался к ней, словно меня и не существовало. Я поравнялся с ней, посмотрел ей в лицо, но она не повернула свою голову. Тогда я встал рядом и смотрел туда же, куда смотрела она. По крайней мере в ту же сторону.

– Томас, – тихо проговорила она, и я не смог разобрать её тон.

Я не ответил. Мы молча стояли рядом.

– Я не люблю тебя, – сказав это, она повернула голову ко мне.

Я был выше её, и она смотрела снизу-вверх. Я заглянул в её глаза и увидел тень жалости. Жалости к себе? Жалости ко мне? Жалости к Лэндону? Или жалости к тому, что её слова были правдой?

– Я знаю, – ответил я.

– Ты всегда это знал, – края её губ сложились в едва отдалённом подобии, тени от улыбки, разочарованной и скорбной.

– Да, – я не кивнул, просто смотрел ей в глаза и не видел там ничего, как и всегда. Цвет её глаз я тоже не видел.

– Лэндон не был хорошим человеком, – сказала она, отвернувшись, и вновь смотря прямо, я не ответил, и она продолжила, – но он и не старался им быть.

– Ты всё равно любила его, – проговорил я, а затем, спустя несколько мгновений добавил, – и любишь.

Она повернулась ко мне, на этот раз всем своим телом, сделала шаг навстречу и пространство между нами стало очень мало. Она протянула свою руку, прикоснулась к моей щеке, улыбнулась тёплой улыбкой и сказала:

– Береги себя, Томас. Всего тебе самого хорошего.

На секунду задержав свой взгляд, она развернулась и пошла прочь, а я остался стоять. Я посмотрел на камень, на котором была свежевысеченная надпись: Лэндон Донован. И мой костюм был чёрным как смола.

Но ещё до того дня, после того, как Диана развелась с Донованом, мы встречались с ней несколько раз. Это всегда были спонтанные, незапланированные встречи. По крайней мере для неё незапланированные. Я строил планы о них задолго до того, как они происходили. Я приезжал к ней, и мы вместе занимались кое-какими делами, вместе проводили время, а затем вместе проводили ночи. Но я всегда уезжал наутро, и во взгляде её я видел, что возвращаться мне не следует. Я возвращался. Не сразу, а после длительного ожидания. Для меня оно было длительным, для неё – не думаю. И мы опять проводили время.

Однажды она сказала мне утром:

– Я не могу выносить то, как ты на меня смотришь.

– Как я на тебя смотрю?

– Так, как я не могу смотреть на тебя. И я знаю каково это, и не хочу, чтобы ты испытывал это.

– Я испытываю это сам, и испытываю это с тобой, так если в любом случае я испытываю это, пускай это будет с тобой.

– Нет, Томас, я не могу так.

– Диана, разве можно отвергать человека, который так любит тебя?

– Нельзя, Томас, я знаю, что нельзя, потому лучше уходи. Уходи сам.

Когда я ушёл, мы встретились в следующий раз только в день, когда мой костюм был чёрным, как смола. Когда Лэндон пустил себе пулю в голову, Диане не нужно было утешение, и я прекрасно знал это. Больше мы с ней не виделись до сегодняшнего дня.

Я всегда добивался того, что мне нужно. Ключевое слово «нужно». Не просто желал, хотел, мечтал, а лишь то, что было жизненно необходимо, без чего я обходился сейчас, но прекрасно понимал, что не смогу обойтись в будущем, и я добивался этого. Такое непреодолимое намерение шло из глубин моей души и было обязательным условием успеха. Минус состоял лишь в том, что себя нельзя было обмануть, и вызвать такое состояние умышленно ради вещей, целей или людей без которых я мог обойтись. Самообман придумали люди, которые не могли превратить свою руку в плавящий горную породу кулак, чтобы достать из неё сердце этой горы. Они придумали самообман, чтобы убеждать себя в том, что недоступное им и не нужно. Человеку трудно признать, нечто недоступным, а раз оно таковое, лучше пускай оно будет ненужным, тогда и не будет бессмысленного желания получить к нему доступ. Люди придумали самообман, чем и обманули сами себя. Тот же, кто знает истинную силу своей воли, способной становиться законом для всего окружающего, и своего намерения, которое волной цунами сметает всё на своём пути, такой человек не способен провести себя вокруг пальца.

Я добился её и знал, что смогу сделать это снова. Я мог продумать сотни различных комбинаций, которые бы изменили обстановку вокруг Дианы, пласт её мира и наклонили его под таким углом, что она бы скатилась ко мне в руки. Но это была бы не она. Человек может потерять своё Я в кузнице жизни, когда молот обстоятельств бьёт по наковальне окружения, а между ними и лежит форма, которой является человек, личность. И вы можете управлять молотом, вы можете перекладывать форму из одной наковальни в другую, можете разжигать всё больше и больше огонь в печи, но что тогда вы получите? Форма изменит свой вид, и человек перестанет быть тем человеком, которого вы знали. И можно снять с себя ответственность за это, но, если вы достаточно умны, вы поймёте, что к чему. Форма обретёт другой вид и станет другой Я. Которого выковали вы.

Мне было под силу выбирать кузницы, я был умелым манипулятором, я мог бы разыграть всё так, как мне нужно, включая часть своего мозга, отвечающую за самые изощрённые хитросплетения сотканной паутины череды обстоятельств и событий, в которых человек запутывается, становится пленён и скован в той мере, в которой вы затягиваете путы окружающего его мира. Так я всегда и поступал. И если уже говорить о женщинах, я поступал так со всеми женщинами, которые у меня были, и мне не приходилось прилагать усилий, которые прилагают другие мужчины. Мои усилия были другими, сложнее и запутаннее, чем принято, но от того более интересные и увлекательные. Но я хотел, чтобы всё, что сделала или будет делать Диана было добровольно. И не чтобы лишь она считала, что поступки руководятся её волей, а на деле они уже были предрешены. Нет. Я не хотел вести с ней свою игру. Мне нужна была она, каковой она есть. Другого мне было не нужно. Но нужна ли она мне была теперь, сегодня, по-настоящему? Я не мог ответить на этот вопрос уже много лет.