Федор Вениславский - Шахматная доска роботов

Душа королевы слишком широка для мелких пакостей, её подбородок поднят высоко, чтобы даже увидеть возможность творить низкие вещи. А она оказалась мелочной, хотя метила очень по-крупному. Но можно метить по-разному: как орёл метит в цель, заметив её своим зорким взглядом вдалеке, или как дворняга метит каждое дерево, считая таким образом, что оно теперь её. Она так уходила, а я ничего не делал. Спокойно наблюдал. И это её злило. Ведь она уходила к хирургу, руки которого, как руки Святого Пантелеймона, могли исцелить любого, только не святым эфиром, а с помощью скальпеля, а кошелёк которого расходился по швам, ведь когда его шили, то не предусмотрели, что у обладателя будет столько купюр. И она думала, что так унизит меня, ведь королева ушла от простолюдина к принцу. Хотя хрен его, что она там себе думала. Я спокойно стоял и ничего не сказал. Я был ещё мальчиком, и уста мои не умели тогда так плеваться ядом, как сейчас. Немного позже в те моменты, когда я вёл в голове воображаемые разговоры с ней, упрекая, язвя и так далее, в те моменты я искал идеальных прощальных слов для неё, идеального напутствия. И вот однажды я нашёл его, и больше с тех пор не вёл с ней бесед у себя в голове. Давно кстати прошли времена, когда я вёл с кем-либо подобные беседы, давно уже я говорю то, что нужно вовремя, а не задним числом. Так вот, тот последний диалог (монолог у меня в голове, если быть точным) был такой:

«Когда будешь одна сидеть на своей кровати, свесив ноги вниз, разложи вокруг себя купюры, чтобы не чувствовать себя одинокой, поговори с ними, улыбнись им, чтобы подтвердить сама себе, что не впустую потратила свою жизнь, чтобы не назвать её никчёмной». Правда тогда я всё ещё был мальчиком.

Потом я поступил в Гарвард. А затем и вовсе забыл о ней. Потом была моя жизнь, которая привела меня к той точке, где я сегодня стоял в испачканном костюме, прожжённой рубашке, и жалел, что встретил Диану, что вновь всколыхнулось мутное дно во мне, весь ил поднялся наружу, вместе с грязью и ошмётками от того, что я зарыл в песчаном дне. Оно поднялось назло тому, что я всё время всеми усилиями пытался сохранить воду чистой, выбирая по песчинке и успокаивая гладь. Я был зол, что встретил её. И я был рад, что встретил её. Но больше, конечно же, зол. Долгое время ты все свои силы, которые у тебя только есть, тратишь на то, чтобы заглушить в себе любые мысли, связанные с ней, чтобы перестать возвращаться своим внутренним взором к чертам её лица и её мимике, жестикуляции, и у тебя это выходит, с кровопролитными боями, с огромными потерями, но с горем-пополам, у тебя это выходит, а потом ты случайно встречаешь её. И все твои усилия насмарку, все рубежи, которые ты внутри себя отвоёвывал, вновь сданы врагу, и ты покидаешь назад каждый метр фронта, который ты сдвигал с усилиями Сизифа, и вновь территории внутри тебя не подвластны тебе, и вновь поселяется на них твой враг, который своими пальцами будет перебирать каждый нерв твоего тела, проверяя насколько высок твой болевой порог. И ты остаёшься один наедине со своим противником, и он, вновь обретя могущество, почувствовав, что ты дал слабину, сковывает тебя по рукам и ногам, привязывает ко стулу, включает яркую лампу над твоей головой и начинает свой зловещий процесс пытки. И методы его дьявольские и действует он изощрённо, и ты не знаешь, как положить этому конец, потому что не знаешь, чего он хочет добиться своей пыткой. А ему ничего и не нужно, и пытка эта ради пытки, и боль ради боли. Но затем ты вспоминаешь, как справиться, потому что это уже с тобой было. И ты вновь начинаешь скрепя зубами пытаться вынести всё это, терпишь до того момента, пока пытка и боль перестают быть инородными телами, вторгшимися в тебя, а становятся тобою. Ждёшь момента, когда они перестают быть твоими незваными гостями, теряют бдительность и поселяются в твоём теле как хозяева. Но хозяин твоего всего – это ты. И когда они становятся тобой, ты можешь наконец взять над ними контроль, ты можешь их заглушить, ты можешь разорвать скованные путы на руках и ногах и вырваться из плена твоего врага, а затем вновь начать продвижение вперёд, отвоёвывая у него свои территории, чтобы принести на них мир и спокойствие. Но до этого момента, нужно вытерпеть тот поединок, что начинается внутри тебя.

Я посмотрел на газету с лицом Шермана. Бумага сморщилась от кофе, пролитого на неё, краска изменила цвет и в этот момент мне было всё равно, что же случилось со Скоттом Шерманом, зачем он расшиб голову об стену, и почему это произошло. Мне было всё равно, что тоже самое могло в перспективе произойти и со мной.

10 февраля 2017 года

Лэндон Донован проводил до выхода своего клиента, австралийского учёного, чью новаторскую идею пытались присвоить мошенники, и чьи деньги намеревался присвоить Донован, за то, чтобы мошенники не присвоили себе его новаторскую идею. Он пожал клиенту руку, уверенным тоном сказал прощальные слова, которые поселили в душе австралийского учёного спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, и закрыл за ним дверь. Уже был поздний час, на улице давно стемнело, и в конторе не осталось работников. И не осталось их не потому что рабочий день окончился – они уходили с работы тогда, когда им это позволял Донован, словно зажиточный плантатор, распоряжаясь временем и трудом своих батраков. Но сегодня их не было потому, что Лэндону нужно было остаться наедине. Он прошёл к кофе машине, заварил себе чашку крепкого напитка и уселся в кресло. Правой рукой он подвинул к себе телефон и набрал номер по памяти. Пошли гудки. На том конце трубки ответили. Это был Тим Кэнвуд. Серийный убийца, маньяк и просто ненормальный, у которого было не в порядке с головой, с психикой и вообще со всем тем, что делает людей людьми.

– Алло.

– Тим, здравствуй.

– Ооо! Мистер адвокат! – голос Кэнвуда моментально преобразился и теперь был радостным, как у ребёнка, которому позвонил отец, служащий в армии и два года не видящий ни дома, ни семьи, – рад вас слышать снова.

– Рад? – усмехнулся Донован.

– Конечно, потому что каждый ваш звонок передует нашему совместному веселью. Вы бы знали, как я жду, когда же наконец зазвонит телефон, что вы дали мне, и я услышу голос мистера адвоката. Можно сказать, я живу этим ожиданием.

– Разумеется, Тим.

– Мы выходим на охоту?

– Да.

– А кто цель? Надеюсь не хуже предыдущих?

– Конечно нет. Ещё лучше. Блондинка. Рост метр семьдесят один. Третий размер груди. Скромная, хороша собой, кожа нежная, молочная и ароматная.

– Студентка?

– Само собой.

– Я очень рад, мистер адвокат. Честно.

– Не сомневаюсь.

– Вы всё уже продумали?

– Иначе мы бы не разговаривали, Тим. Будь готов завтра к семи.