Федор Вениславский - Шахматная доска роботов

Щелчок замка. Красивая, покрытая замысловатой резьбой дверь открылась. Опираясь на руку доктора, вышел сенатор Корш. Фрэнк видел его последний раз сегодня утром, но к вечеру, казалось, он состарился ещё на несколько лет. Ему было пятьдесят шесть, но выглядел он на все восемьдесят. Такое разительное несоответствие внешности и возраста проявилось всего лишь за последний месяц, как сенатора скосила болезнь, превратив в иссохшую и вялую траву, подобно той, которую можно увидеть зимой, если разгрести сугроб снега, обнажив чёрную мёртвую землю и такую же мёртвую растительность на ней. Недуг прогрессировал со страшной силой, темпами, которые современная медицина при всех её достижениях, объяснить была не в состоянии. Сенатор на протяжении девяти лет был для Фрэнка примером и образцом во всём, практически идеалом мужчины, к которому хотелось и стоило стремиться. И стремиться было к чему. Сенатор обладал колоссальной энергичностью и неиссякаемым запасом жизненных сил, он мог работать двое суток напролёт, без перерыва, а на третьи сутки вместо того, чтобы свалиться с ног, выбегал на двухчасовую пробежку, которая придавала ему дополнительной бодрости и вдохновения для продолжения работы. Сенатор всегда был человеком, вокруг которого крутился мир, и не потому, что у него было несоизмеримо огромное чувство важности, а оттого, что он всегда и везде был в самой гуще событий, словно события сами собой развёртывались подле этого человека. Круг его интересов и деятельности был величиной с Земной шар, а своим энтузиазмом он заряжал всех людей, которые имели честь работать с ним в команде, или хотя бы быть знакомыми. Но тот сенатор остался в прошлом, которое отделяло от настоящего период времени всего в один месяц, но этот месяц кардинально переменил человека. Да и весь мир вокруг него – все члены его команды наблюдали за закатом второго светила, после Солнца, которое всегда освещало верный для них путь.

Фрэнк смотрел на сенатора и надеялся, что тот не увидит в его глазах жалость, хотя глупо было рассчитывать, что от сенатора можно что-либо скрыть. Он видел людей насквозь. Но сам теперь стал настолько изветшалым, что едва не просвечивался. Тем не менее, тело могло умирать и постепенно приходить в негодность, но сенатор был человек несгибаемой воли, которую никакая болезнь и плотская боль не могли пошатнуть.

Врач довёл сенатора до широкого старинного кресла, и прежде, чем вздумал помочь сенатору сесть в него, тот категорически махнул головой:

– Я в состоянии стоять на ногах, – он убрал руку и освободился из-под опёки доктора, – оставь нас.

– Господин сенатор, – недовольным тоном начал возражать врач, но был тут же нещадно перебит тоном, от которого даже при желании продолжать дискуссию, человек лишался физической возможности сделать это: настолько голос сенатора мог подчинять людей своей воле:

– Иди. И дверь за собой закрой, – голос был тихим и охрипшим, но было в нём нечто, что не зависело от громкости сказанных слов.

Доктор осторожно опустил руку, которой придерживал сенатора и вышел, обернувшись перед тем, как аккуратно и практически бесшумно затворить за собой дверь.

– Сенатор Корш, – проговорил Фрэнк голосом, который показался ему самому сквозившим нотками безнадёжности и обречённости. Фрэнк замолчал, он не знал, что сказать дальше.

– Фрэнк, я умираю, – коротко и просто, но из уст сенатора это было равноценно признанию в поражении перед всем миром.

Он едва стоял на ногах, но упрямо не желал присаживаться в кресло:

– Я вызвал тебя, потому что хочу попрощаться с тобой. Больше нет смысла оттягивать. Пока я могу, лучше сделать это сейчас, кто знает, может дальше у меня не будет этой возможности. Сегодня я отпущу тебя, а завтра утром ты не станешь приходить. Твоя служба окончена.

У Фрэнка перехватило дыхание. Конечно, он краем сознания понимал, что этот момент должен произойти, неизбежно и по-другому быть уже не могло, но ему всё равно казалось, что уж кто-то, а сенатор справится со своей болезнью, как бы далеко она не зашла.

– Дальше будет хуже, Фрэнк, я не хочу, чтобы ты видел меня в состоянии, когда я буду лежать как проклятый овощ, а моя кровать станет моим же туалетом, пропитывая стены комнат зловониями. Теперь я понимаю, если бы я с самого начала знал, что мою болезнь не удастся излечить, если бы я не упрямился и был честен сам перед собой, я бы ушёл в тот же день, а не тянул бы до последнего, цепляясь за жизнь. Возможно, это мое тщеславие, но я жалею, что люди запомнят меня немощным и неспособным ходить без помощи, теряющим сознание на заседаниях комитетов.

– Сенатор Корш, люди помнят вас прежнего, никакие происшествия не останутся в их памяти – только сильный и… – Фрэнк всегда был скуден на красноречие, а теперь и вовсе не знал какие слова нужно подобрать, и от неловкости его спас сенатор, которому не требовались слова утешения – он был слишком самодостаточным человеком для этого.

– Эх, Фрэнк. Не пытайся врать, это дело политиков, а у тебя неважно выходит. Знаешь, теперь у меня больше времени думать, чем раньше, чёртова зараза не помутнит мой рассудок. Я понял, что и к чему, знаю причины и осознаю последствия. Я всегда знал намного больше, чем мог позволить себе рассказать кому-то, но сейчас впервые в жизни я виню себя за то, что не могу рассказать то, что знаю – тебе. Тяжёлый выбор: оставляя тебя в неведении я подвергаю тебя опасности, а рассказав, самолично одним махом выкопаю тебе яму, в которую тебя тут же свалят, присыпав сверху землею. Я не хочу встретить тебя на том свете ещё долгие годы.

– Я не могу понять, сенатор… – Фрэнк действительно не мог понять. Возможно и разум уже предательски подводил больного.

– И не нужно.

Сенатор Корш внезапно закашлялся и согнулся пополам, теряя равновесие. Ноги подкосились, но сильная рука Фрэнка удержала его на месте, аккуратно усадив в кресло. Смерть не щадит никого, а этого человека она уже хлопала по плечу: не то по-дружески, словно приглашая отправиться в лёгкую прогулку, не то как своего должника – и так уже задержался среди живых слишком долго.

– Я позову доктора.

– Толку от докторов… С этой дрянью им тягаться не под силу. Фрэнк, ты стал мне сыном, которого у меня никогда не было, и я хочу сказать тебе ещё несколько слов. Запомни их, пожалуйста… – сенатор запнулся, видимо, думая, как правильно сформулировать свои мысли, – будь и далее верен своим идеалам. Сенаторы приходят, уходят, меняются, но смысл всему придаёт общий долг – служение стране. Служение великому государству, Фрэнк, а не интересам людей, которые прикрываются его именем. Времена меняются, меняются методы, но остается неизменным только одно – борьба за власть. Не позволь втянуть себя в эту борьбу, и ненароком не послужи орудием в ней. Помни о своём долге, помни перед чем этот долг, а не перед кем.