Валерий Сабитов - Миражи мира Яви

— Землянин Ефремов желает установить у нас матриархат?

Ефремов растерялся и не сразу собрался с ответом:

— Нет, нет… Это — другая крайность. Я же говорил — равенство.

Следующий вопрос не был лишён иронии:

— Равенство в чём, землянин Ефремов? В силе? В знаниях? А оно, равенство, у нас не запрещено. Да возможности разные. Отсюда и предназначение не одинаковое. Поваром может быть и мужчина, и женщина. Нам это всё равно. Был бы хороший результат!

Ефремов задумался, взгляд его устремился к синему лесу за кристаллами. Аромат воздуха в очередной раз поменялся. Запахло земными водорослями, выброшенными на прибрежные камни. Иван Антонович вспомнил моря Земли… Из задумчивости его вывела дама, сидящая на траве совсем рядом. Сохраняя на лице один тон, светло-голубой, она со смехом сказала:

— У нас с тобой, Ефремов, меры различные. А в твоём сердце нет мира с самим собой, и потому — путаница. Ты для нас, как и все вы, гость желанный. Но даже гостю мы не позволим обидеть наших мужчин. У нас нет споров-несогласий о правах. Они там, где нет любви, преданности и верности. А тебе, землянин, мы предлагаем… Углерод в нас разный, но белковая основа едина. Оставайся с нами. Выберешь самую красивую среди нас, вырастишь свой кристалл-дом. Уйдут твои печали, найдёшь свои мечты.

Мысль Ефремова не стала тайной для Нура и Азхары:

«Всё-таки понимание есть. Магия, которая всегда с айлами… Наверное, я не прав. Не созрел… По-земному, ограниченно мыслю. И куда меня понесло?».

После разговора с гайянками глаза Ефремова горят мрачным огнём. Он сутки молчал, после чего сказал Нуру в присутствии Вёльва:

— Я разгадал загадку их музыки. У них диапазон шире нашего. Не знаю, насколько. А ещё — они транслируют сразу несколько мелодий. И слушают каждый свою, какую выберут. У нас нет избирательности, потому получается какофония. Сознание, психика другие. И так — во всём. А я ещё лезу со своими поучениями! Со своей меркой пришёл… Стыдно! Ложное эго! Устал быть ведомым, захотел вернуть лидерство. Смешно!

Вёльв посмотрел на него с сочувствием. И заговорил как можно мягче:

— В чём-то ты прав. В наблюдениях. Контрасты всегда поражают. С двух лет наши дети — серьёзные, молчаливые. Большими группами не собираются. До переворота было не так. Поле планеты не имело доминирующего влияния. Оно, Поле, — наши школа и университет.

— Ноосфера… В действии, — прошептал Ефремов.

— Нас всего тринадцать — маловато для всеобщих перемен. Какая-то часть Поля от нас, побывавших в роли Черепов, сокрыта. Но и мы…

Азхара улыбнулась, не скрывая печаль:

— Констатирую: вся планета в антиреволюционной оппозиции. Гайяне не будут с нами сотрудничать.

Предсказание Азхары сбылось через сутки. Поле сообщило Вёльву: гайяне отказываются присоединиться к борьбе пришельцев. Тьма их не интересует. Гайяна не будет провоцировать чужого противника, вызывать огонь на себя. Никаких революций, в том числе гендерных!

— Но почему? — с недоумением воскликнул Демьян, — Тьма не оставит Гайяну в покое! Кристаллическая, алмазная основа делает их долгожителями. Отсюда — презрение к нам, краткоживущим… Ефремов напрасно… Он вызвал своей активностью противодействие.

Они устроились на синей траве, на равном удалении от замершей на песке Ананды и леса. Здесь — особая зона комфорта для «пришельцев», линия компенсации океаном шумов и запахов суши.

Ефремов, коснувшись рукой ярко-жёлтого цветка рядом, глубоко вздохнул и негромко сказал:

— Хорошо бы костерок развести. Да нельзя. Небо здесь чужое. А если бы я не попытался? Они что, приняли бы иное решение? Моя неправота другая, Демьян. Она не в том, что и как я делаю или говорю. А в том, на чём я стою…

Демьян, крайне разочарованный позицией гайян, не согласился:

— Ты, Ефремов, стоишь на стремлении к любви. К любви не небесной, а простой, земной. Страсть к женщине в твоём сердце. Она не утолена жизнью на Земле. И ты ищешь в себе для себя оправдания. Ты запечатлел преклонение перед женщиной в своих книгах, и теперь будешь искать этому подтверждения. В этом смысл твоего продлённого бытия?

Ефремов растерялся, в глазах проявилась обида:

— Ты предлагаешь мне стать мистиком? Захлопнуться в себе? Или в кристалле, как тот отшельник?

Эрвин сухо рассмеялся и иронично сказал:

— Зачем захлопываться? Тебе ведь предложили остаться здесь. Принять гайянское гражданство… И обретёшь всё, чего недостаёт.

Ефремов минимизировал эмоции и сказал спокойно:

— Гостеприимства не было. Или оно закончилось, не начавшись. Я здесь чужой. И останусь им, как бы ни пытался… А пытаться не буду, потому что не смогу. Кто-нибудь из вас знает, в чём секрет домашнего хлеба? Вопрос не к айлам, им природа даёт столько, что готовить не надо. К вам, земляне-фаэты не моей Земли…

Земляне-фаэты не знали, как готовится хлеб по-домашнему. Даже Леда.

— Тесто ставится поздним вечером. Ночью оно зреет, поднимается. Почему ночью? А чтобы рядом не было болтунов с пустыми словами. Чтобы дурная мысль не вошла в будущий хлеб. Тесто — живое, оно дышит. Дух его должен остаться чистым. И детям в детстве надо рассказывать красивые сказки, петь добрые песни. Какие сказки-песни поёт юным гайянам их Поле? Не понравились мы их Ноосфере…

Наступило молчание. Ночь, небо, звёзды… На южном горизонте сполохи, рождённые скоплениями кристаллов. Море светит нежной зеленью. Запах свежести будит скрытые желания. Тишина абсолютно безмузыкальная — признак близкой перемены?

Тишина сподвигла Демьяна на откровение:

— Ты не переживай, Ефремов… Мы разве что-то конкретное ожидали от путешествия? И для нас троих оно совсем не добровольное. Мы надеялись здесь вернуть Эрланга. Для меня страшнее разочарования отказом от дружбы стало открытие другой Земли. Твоей Земли. К тому же, подозреваю, твоя реальность не полностью совпадает с земной реальностью Нура. Вот где скрывается самая великая наша проблема. Мы заблудились внутри Большой Книги, о которой говорил Нур. Но и тут плюсы появляются. В информации, загруженной с вашей Земли, я обнаружил тех, кого не было на нашей. Нашёл для себя поэта-писателя Гоголя. Думаю, он столкнулся с такой же загадкой, что и мы. Я лучше приведу слова другого автора, который знал о нём достаточно, Ивана Аксакова:

«Но не достало человека на это новое испытание и деятельность духа, напором сил своих, постоянно возраставшим, без труда разорвала и сломила сдерживавшие её земные узы… Вся жизнь, весь художественный подвиг, все искренние страдания Гоголя, наконец сожжение самим художником своего труда, над которым он так долго, так мучительно работал, эта страшная, торжественная ночь сожжения и вслед за этим смерть, — всё это вместе носит характер такого события, представляет такую великую, грозную поэму, смысл которой ещё долго останется неразгаданным».