Валерий Сабитов - Империя-Амаравелла

Учитель географии в восьмом классе позвал в путешествие по планете. Мужественная красота с легкой сединой и шоколадно-хрустящим голосом не оставили места сомнениям. Его уроки не пропускал и потому, что он рассказывал не по учебнику.

Я продолжал искать то, чего не знаю, во всех направлениях. В начале восьмого класса школу покинула без замены учительница галльского языка. Класс обрадовался: освободились часы, а оценки за иностранный выставили по итогам седьмого класса заранее. Мне это не понравилось: пошел к директору восьмилетки и попросил разрешения посещать уроки новосакского. Директор с завучем вначале оторопели, но потом даже перестроили расписание уроков в мою пользу. Примеру моему не последовал ни один. За год я прошел два курса нового языка.

Но другие уроки пронизывала скука. Восемь классов можно легко пройти года за четыре. В крайнем случае за пять, с учетом болезней. Но куда бы я потом делся? Да и кто бы разрешил? В среднюю школу переходили не все, манили «крупные деньги»: желтые и красные рубли. А еще моих сверстников влекла романтика взрослой жизни: умение обращаться с женским полом, выпивка до полного кайфа, физическая сила, вхождение в уличную или квартальную группу, отряд… В таком отряде можно не бояться других, то есть чужих, и показать им свое превосходство.

Народ качал мышцу, гонял мяч, ходил по сумеркам с гармошкой и гитарой. А я пытался понять смысл слов модных песен.

— …Я иду по Уругваю, ночь хочь выколи глаза… Слышны крики самураев…

— …Старый Череп на могиле чинно гнил, Клюкву старую с болота он любил…

С ночными самураями разобрался в библиотеке. Болотная Клюква долго не давала покоя. Но представить ее так и не получилось. Вот Череп, — другое дело. Закрываю глаза и он предстает рядом: громадный, полупрозрачный, из цветного стекла, умный и могущественный. Нет, песня неправильная. Череп не мог дружить ни со старой Клюквой, ни с вонючей Кикиморой. И совсем он не старый. Этот цветной Череп еще покажет себя…

Улица Северная начинается от Памятника на краю центрального парка. Трехкилометровый приличный уклон на восток, затем легкий подъем. Пересекает улицу аборигеновская доимперская речка Куегда, впадающая в Руму рядом с заводом. Железобетонный высоченный Памятник остался от освободительно-захватнических войн. На нем размещались пулеметы. А из мрачных внутренностей бетонной коробки пацаны добывали человеческие кости. Искали оружие, но его изъяли предыдущие поколения.

От Куегды до отцовского дома около сотни метров. Речка так себе, но в сезоны дождей и таяния снегов поднимается метра на два, доходя до ближних домов. Если разлив держится до морозов, получается громадный каток. Летом улицу покрывает сплошной ковер травы-муравы с обилием желтых одуванчиков и пахучего сладкого сиреневого клевера.

Улица Северная как стрела, летящая через океан в недружественную Коламбийскую Федерацию. Еще одна планетная Империя… У Михи, — единственный радиоприемник на весь квартал. Радиоволны будили интерес к заокеанской жизни среди гниющего прогресса. Если там все по-другому, все наоборот, то, может быть, мне надо туда? Там я стану раскрепощенным как Миха. И сильным как Макс. И буду, как он, разбирать-собирать любую машину. Макса не обидишь. Он накажет кого угодно. Макс бросил школу после седьмого класса, так как понял, что в образовании никакого житейского смысла. Но у него профессия, с тринадцати лет водит грузовые машины. У меня профессии нет и не предвидится. Кому я такой нужен в Западной Федерации?

В Нижне-Румске после восьмого класса для меня два пути. Один — поступление в заводское профтехучилище. Затем клепать торпедные катера или ремонтировать другие корабли. Стать копией наших отцов… Перспектива совсем не радует. Второй, — закончить среднюю школу. После нее выбор побольше…

В любом случае бежать некуда. Остается терпеть, жаловаться некому. А Нечто не спит, его глаз всегда рядом.

Рыжий из параллельного класса вообразил, что я обидел его каким-то словом. После уроков меня встретил большой Рыжий брат. Получив удар в челюсть, я упал. Одноклассники обходили меня, никто не хотел вмешиваться. Я сидел на земле школьного стадиона и молча плакал. Подошел ко мне один Паша. Протянув руку, сказал:

— Пойдем… Мама приготовила отличный борщ. Я тоже голодный…

У Паши я прожил трое суток. Пришел отец и тихо сказал:

— Пошли домой!

Теперь я мог сравнивать, несмотря на Стертое Время. С мамой у меня был бы такой же дом, как у Паши. И дело не в борщах. Тут никто ни на кого не злился, не кричал. Даже громко не говорил. Смотрели друг на друга мягко, родственно. Когда так, Нечто и к забору не смеет приблизиться.

Второй подобный раз приютил одноклассник Юра. И здесь говорили мало, только добрые слова. А у меня… Да если бы я привел кого-нибудь с собой, как Паша и Юра меня, обоих выставили бы за калитку.

Оставалось одно постоянное непротивное занятие — книги. Они говорят: в основе мира — материя. То есть мать, понимал я. Но существует и антиматерия. Антимать, то есть мачеха. Вместе они не живут, происходит аннигиляция, полное уничтожение всего.

Некоторые книги должны читаться без перерыва. Не хватало дня, — дочитывал ночью. Но на ночное электричество в доме наложили запрет. Бесполезная трата потому что. Ни свечи, ни фонарика…

Я лежу в кровати, не в силах отложить книгу. И что-то внутри меня, — или кто-то? — посоветовал: напрягись, не сдавайся! Не отпуская книгу, я напряг все мышцы и сосредоточился на желании света. И ощутил противодействие. Тьма в комнате стала сгущаться и давить на кожу. Как-то сразу понял: мышцами ничего не сделаешь, а только сознанием. Или другим, что имеется внутри меня, но я не знаю названия. Отбросив страх, внутренним напряжением принялся отгонять, отталкивать, оттеснять тьму от себя.

И вот, освободилась почти вся комната. Мрак остался в углах под потолком черными сгустками. Комната осветилась. То был не солнечный или электрический свет. А без примеси какой-либо краски, прозрачно-бесцветный. Но для чтения в самый раз! Вспомнил, открывая книгу, — он подобен тому свету, который освещал дорогу, когда я возил на тачке комбикорм. Но ведь в тот раз я совсем не напрягался. А сейчас чья воля действовала, неужели только моя?

Больше я не входил в такое состояние. Тянуло, но еще сильнее что-то удерживало. И не злое, иначе… Не все хорошее нуждается в повторении. Из ночного опыта крепко усвоил одно: за мной кто-то добрый и сильный незримо наблюдает и на свету и в темноте. Причем он не один. Стало ясно, почему Нечто до сих пор не расправился со мной.

Одного не понимаю, — что я ему сделал? Чем насолил? А тьма оказалась живой, как и свет. И она может многое. Смять сознание, свести с ума, сделать инвалидом или даже убить. Если бы не светлые наблюдатели…