Леонид Дюк - Теория поля

– Прости, прости меня, пожалуйста. Ну да, я идиот, я дурак. Мне нет оправданий. Я понимаю, какую боль причинил тебе. Но это же просто ошибка, всего лишь единственная ошибка! Человек ошибается. Нужно прощать, ты должна найти в себе силы. Ради себя, ради меня, ради нашей дочери. В конце концов, ради Платона!

Вика молчала. Он воспринял это как хороший знак и усилил напор.

– Ты помнишь, сколько мы пережили вместе. Помнишь, как нам было трудно? Но мы ведь справились, мы смогли, мы выдержали. Так неужели теперь ты опустишь руки и сдашься? Из-за такой мелочи?

Сейчас он снова, как и тогда, хотел лишь одного: вызвать у нее хотя бы какие-нибудь чувства. Вернуть пропавшие эмоции. Заставить переживать. Тогда она сможет слушать, анализировать. Тогда он сможет убедить ее.

– Подумай о Платоне, как ему тяжело будет смотреть на нас оттуда, наблюдать наш разрыв, видеть, что мы больше не вместе и никогда не сможем больше вернуть его сюда, к нам, на Землю!

Молчание.

– Ты вспомни, что мы тогда с тобой решили! Что обязательно снова родим его. Так не предавай его, не предавай меня!

Ни малейшей реакции. Козырев вспылил.

– Да что ж это такое!

Встал, прошелся по комнате. Снова вернулся и остановился перед Викой, сложив руки крестом на груди. Несколько секунд возвышался над ней громадной твердыней неподвижной скалы.

– Ну хорошо. Хочешь по-плохому – пожалуйста! А с чего ты вообще взяла, что у тебя это получится? Что я отпущу тебя с дочкой? Позволю тебе испортить ее судьбу, карьеру. Я уже однажды терял ребенка и не позволю тебе снова…

Она посмотрела на него такими глазами, что он сразу же замолчал. «Значит, она все понимает и все чувствует, – думал Арсений. – Но при этом остается совершенно равнодушной. Во всем, что касается его поступка и их дальнейшей судьбы». Он не знал, что с этим делать.

– Купишь нам билеты? У меня совсем нет денег…

Сердце его мучительно сжалось от боли и стыда. Козырев понял: он сделает все, что Вика попросит.

На книжных страницах или в фильмах подобные демарши всегда выглядят довольно эффектно. Но на практике невозможно вот так запросто взять в руки ребенка, громко хлопнуть дверью и в одно мгновение навсегда уйти из старой, привычной жизни. Собственно, именно поэтому такие эмоциональные проявления моментальной решимости редко на самом деле приводят к катастрофическому, окончательному разрыву. Эмоции постепенно стихают, разум медленно, но верно берет власть в свои руки и объективные доводы в итоге оказываются сильнее любых сиюминутных переживаний.

С точки зрения здравого смысла Арсению именно так все и представлялось. Действительно, ведь на одной чаше весов привычный уклад жизни, близость любимого человека, отец для дочери, перспективы ее образования, материальная независимость. В том, что не сегодня-завтра Козырев так или иначе решит временно возникшие финансовые проблемы, никто не сомневался. А на другой чаше всего-то ничего – единичный факт супружеской измены. И если даже не единственный в смысле количества эпизодов, то в смысле количества женщин – так уж точно. Какая же любящая мать, да и вообще любая здравомыслящая женщина после того, как утихнет буря первых эмоций, сможет сделать неверный выбор?

Но Вика смогла. Она по-прежнему постоянно пребывала в состоянии видимой внешней прострации, но Арсений знал наверняка: на самом деле его супруга все прекрасно понимает и отдает себе полный отчет в последствиях собственных действий. Было мучительно больно наблюдать за ее сборами, предотъездными хлопотами и прощальными приготовлениями. Он все еще не терял надежды, неоднократно предпринимал попытки поговорить с ней, объяснить, вразумить, что-то втолковать, но пробиться сквозь защитную оболочку, сквозь воздвигнутый ею кокон никак не получалось. Слишком прочными оказались створки разом закрывшейся раковины.

Используя любые возможности, он решил привлечь в свои союзники Лину. Но и здесь его подстерегал очередной неприятный сюрприз. В последнее время Лина стала ярым приверженцем одной из религиозных сект, и ее поведение совершенно изменилось. Он уже не мог с ней общаться так же свободно, как раньше, потому что каждое свое и чужое действие она теперь пропускала через призму теологического учения.

Секта не отличалась чрезмерной радикальностью и не проповедовала экстремизма либо какого-нибудь другого значимого антисоциального поведения. Даже наоборот, во главу угла ставились непреходящие семейные ценности, и все усилия ее членов были направлены на дела благие. И это неудивительно, ведь основной своей целью сектанты ставили изучение Библии, правильную ее интерпретацию и донесение полученных знаний до темных народных масс с затуманенным дьяволом сознанием. Навряд ли человек, нацеленный на познание учения одного из основных мировых священных писаний, будет привносить в этот мир излишний негатив.

Однако среди проповедуемых сектой доктрин были и непривычные для рядового обывателя положения. Причем многие приверженцы данных идей настолько рьяно, на грани фанатизма, отстаивали свои убеждения, что нормальное, рассудительное общение с ними делалось крайне затруднительным. Козырев пытался одно время спорить, старался как мог вытащить дорогую ему девушку из омута религиозных заблуждений, но ни к чему, кроме полного разлада отношений, подобные попытки не привели. Однажды он сдался, опустил руки и теперь лишь изредка жалел о потерянном некогда хорошем друге в лице любимой соседки.

Но сейчас ситуация не позволяла упускать любой, даже самый мизерный шанс, если он мог способствовать сохранению семьи, ведь Лина все еще имела авторитет у Виктории. С одной стороны, он надеялся на нее как на активного поборника брака. Но с другой, измена – это то единственное, за что секта допускала расторжение священного союза. И тем не менее Козырев решил попробовать привлечь девушку в свои соратники. Он купил бутылку хорошего вина, несколько видов сыра, гроздь зрелого, сладкого винограда и без предупреждения, как в добрые былые годы, заявился прямо к ней домой.

Несмотря на ссору и расхождение взглядов на жизнь, оба сохранили теплые воспоминания друг о друге и о тех временах, когда откровенно, без ложного стеснения, могли обсуждать между собой любые темы. Они бы давно могли помириться, но Козырев понимал, что антагонизм противоречий не исчерпан и им либо придется старательно обходить деликатную тему, либо они снова поссорятся. Первый вариант его не устраивал, потому что вся прелесть их отношений именно в том и состояла, что можно было свободно разговаривать о чем угодно. А второй… Просто он слишком тяжело однажды уже переживал их разрыв и теперь не желал повторения прежних эмоций.