Леонид Дюк - Теория поля

К большому удивлению Козырева, людей пришло очень много. Естественно, был там и Малахов. Он подошел к своему ученику и протянул тому маленький клочок бумаги. Козырев развернул записку и обнаружил там уже знакомые ему узоры деванагари.

– Что это?

– Я разбирал кое-какие бумаги Бурхана, – ответил Малахов. – Послание лежало на столе на самом видном месте. Похоже, это было последнее, что Муса успел сделать в своей жизни. Я думаю, он ввел себя в слишком глубокий транс, но все же сумел из него ненадолго выйти. Очень уж ему хотелось успеть передать важную информацию. Видишь, текст написан дрожащей рукой, а под конец и вовсе едва читаем.

Видя нерешительность Арсения, Евгений Михайлович сам вложил записку ему в руку.

– Бери, я уверен, письмо предназначалось тебе. Береги его, возможно, оно стало причиной смерти прекрасного человека. Даже не знаю почему, но он был очень к тебе привязан!

Козырев рассеяно посмотрел на обрывок листка и не задумываясь, чисто автоматически сунул его в нагрудный карман рубашки. На следующий день вечером, когда он наконец-то вспомнил про послание и решил заняться его расшифровкой, записки на месте не оказалось. Он перерыл все карманы, сумки, кошельки, но тщетно. Мятый клочок рваной бумаги с возможно бесценной для всего человечества информацией исчез бесследно.

Вика и Снежана уехали. Козырев до последнего момента не верил, надеялся, что здравый смысл все же одержит победу над эмоциями.

Несмотря на его бравую тираду в беседе с Линой, Арсений переносил разлуку с женой и дочкой очень тяжело. Привычный уклад жизни рушился. Теперь у него не осталось ни работы, ни семьи, ни даже любимого хобби. Вернее сказать, само хобби пока еще оставалось, навряд ли что-то в этом мире могло помешать Козыреву думать и анализировать, но место его воплощения в жизнь было уничтожено.

Первые дни он буквально не мог найти себе места, никак не получалось хоть чем-то занять себя. Все вдруг стало пресным, скучным, неинтересным. Он часами сидел на диване, щелкая телевизионным пультом, не в силах найти передачу хоть мало-мальски достойную его внимания. То, что раньше, когда день его был расписан по минутам, казалось любопытным и на что никогда не хватало времени, теперь, когда времени этого стало предостаточно, уже больше не грело, не радовало и не вызывало ни малейшего интереса.

Искать утешение в алкоголе или наркотиках, хорошо притупляющих чувство пустоты и одиночества, он не собирался принципиально. Для него это было равнозначно проявлению слабости, капитуляции, поражению. А он не считал себя побежденным. Он по-прежнему свято верил в благоприятные перспективы своей дальнейшей жизни. А то, что сейчас пока сложно, ну что ж, бывает. Пройдет. Переживем. Никто не обещал, что дорога к счастью будет легкой!

Ему не хотелось ни гулять, ни встречаться с друзьями, ни тусоваться по ночным клубам. Даже родители одним своим видом почему-то напоминали ему о прошлом, которое теперь сразу показалось столь родным, столь желанным, но, к сожалению, недостижимым. Кое-как дождавшись вечера, он буквально заставлял себя добрести до кровати и, проворочавшись в постели с час или полтора, забывался чуткой, беспокойной дремотой. В одну из таких ночей и произошло событие, кардинально повлиявшее на всю его оставшуюся жизнь.

Толчком к столь ключевым изменениям послужил один необычный сон, прервавший собой утомляющую череду беспокойных ночей и в очередной раз побудивший его к активным действиям. Действия эти, в свою очередь, перевернули с ног на голову не только его личную судьбу, но и весь мир вокруг.

А начиналось все вполне обычно и даже, пожалуй, банально. Козырев никак не мог подобрать удобную позу. Мысли сменяли друг друга, постепенно закручивая сюрреалистичный дремотный калейдоскоп. Картинки поначалу мало чем отличались от повседневной действительности, постепенно, шаг за шагом вовлекая разум в иллюзию продолжающейся реальности, так что граница между сном и явью становилась размытой и совершенно не поддающейся надежной идентификации. Но Арсения подобные фокусы сознания уже давно не вводили в заблуждение. За долгие годы практики осознанных сновидений в его личном загашнике скопилось такое огромное количество всевозможных маячков, однозначно определяющих пребывание во власти Морфея, что теперь редкая ночь обходилась без волшебного путешествия сквозь границы возможного. И хотя у Козырева все было готово для их преодоления так же и в грубой материальной реальности, для решительного последнего шага требовался некий толчок. Что-то, что явилось бы формальным поводом и подвигло ученого для воплощения своих смелых замыслов.

Многие вещи, которые наяву воспринимаются, мягко говоря, странно, во снах выглядят совершенно нормальными. Точнее, конечно, наоборот, ибо изначально эти несуразности возникают именно в нашем затуманенном дремотой сознании. Нормальные, с точки зрения спящего, факты впоследствии, наяву, воспринимаются как неадекватные. Вот только суждение об адекватности субъективно, и хотя присутствует такое понятие, как мнение большинства, никто достоверно не вправе утверждать, что именно наше явственное восприятие и является истиной в последней инстанции. Анализируя свои многочисленные сновидения, Арсений пришел к выводу, что истинное положение вещей скорее обратное. Мы во сне знаем нечто такое, что значительно расширяет границы сознания. Имеем возможность оперировать такими субстанциями, о которых наяву даже и не догадываемся. А упуская их из рассмотрения, теряем целостность картинки и воспринимаем увиденный во сне фрагмент лишь как отдельную детальку огромного пазла. Естественно, земной разум даже самого мудрого из живущих не в состоянии достоверно достроить недостающие звенья и по достоинству оценить масштабы единого разума всей Вселенной. И мы, исследуя мироустройство, уподобляемся слепым мудрецам из известной притчи, наощупь изучающим форму слона. В зависимости от условий эксперимента подробно описываем составные части мироздания, будучи не в силах собрать их воедино и представить в своем ограниченном сознании единый, законченный образ бытия.

Но вернемся к содержанию столь значимого для всех последующих событий сновидению. Той ночью Арсений, привычно осознав в себя во сне, впервые за долгие годы практики не сумел воспользоваться ни одним из полученных навыков. Волшебство не действовало, сколько бы он ни пытался. Внешне вроде бы все было по-прежнему, но ставшие уже привычными чудеса почему-то не происходили. А Козырев настолько привык к ним, что потрясение от их внезапной потери оказалось гораздо сильнее даже тех, самых первых попыток удачного применения.